– Я бы не стал их задавать, если бы это не было так важно в данный момент, – заверил друга Натан.
– Хорошо, я все расскажу тебе, если ты обещаешь, что это останется между нами. – Натан с готовностью кивнул, и Мо-Джо продолжал: – Мою дочку зовут Джиллиан. Я и ее мать не женаты и никогда не будем, потому что ее семья считает меня недостаточно хорошим для нее. Когда выяснилось, что Мелани беременна, мы уже собирались пожениться, но ее родственники воспротивились этому и даже пытались откупиться от меня. От денег я, конечно, отказался, но им удалось убедить Мелани в том, что я их взял! Потом отец Мелани отправил ее жить к сестре в Аризону, пока не появится на свет наш ребенок. Мелани вернулась в город всего три месяца назад, и мне до сих пор еще ни разу не удалось поговорить с ней наедине, потому что ее отец вечно бродит где-то поблизости, готовый в любой момент заткнуть мне рот. Он уже успел приглядеть для Мелани будущего мужа, какого-то молодого чиновника, и она уже пару раз встречалась с ним. Ее папаша разрешает мне видеться с моей дочкой только при условии, что я не стану разрушать его грандиозных планов относительно замужества Мелани.
– Значит, ты провел весь уик-энд с дочкой?
– Нет, – нахмурился Мо-Джо, – в субботу вечером ее забрал у меня отец Мелани, и я весь вечер провел в мотеле в компании дюжины бутылок с пивом, сокрушаясь по поводу того, что Джиллиан очень быстро растет и не успевает ко мне привыкнуть.
Подняв с пола чемодан, Мо-Джо швырнул его к стенному шкафу.
– Ну, что еще ты хочешь знать о моей дерьмовой жизни, которая стала такой, потому что я люблю свою маленькую дочку и ее мать, а папаша Мелани делает все, чтобы мы никогда не смогли жить одной семьей?
– Извини, мне жаль, что я заставил тебя рассказать то, что причиняет такую боль, – пробормотал Натан.
– Если ты считаешь, что я способен на убийство, ты прав, – тихо сказал Мо-Джо. – Только я хочу убить не какого-то Спенсера, а этого подлеца, который до такой степени оболгал меня перед Мелани, что мне уже никогда не удастся вернуть ее любовь ко мне. – Сделав несколько глубоких вздохов, чтобы немного успокоиться, Мо-Джо добавил: – А теперь, если не возражаешь, я хотел бы остаться один. Мне надо собраться с силами, чтобы через полчаса явиться к ужину как ни в чем не бывало.
Молча кивнув, Натан вышел из барака, жалея, что вообще туда зашел.
Привязав к дереву свою вороную кобылу, Элисса с интересом рассматривала полуразрушенный деревянный дом, выстроенный здесь еще в те времена, когда ранчо Ролинзов только зарождалось. Она задумчиво улыбалась, живо представляя себе сморщенную старушку, какой была в ее детстве прабабушка Мэй. Интересно, как она выглядела в своей далекой молодости?
В семье вспоминали, что она, будучи сильно разгневанной, могла, что называется, вступить на тропу войны с обидчиком. Для этого ей не нужны были ни лук, ни стрелы – обычное оружие индейцев-шайеннов, – потому что она умела и без насилия поставить зарвавшегося мерзавца на место, да так, что он потом всю жизнь вспоминал об этом.
Эли рассказывал Элиссе, что его дедушка был одержим идеей купить как можно больше земли, чтобы его любимая жена Мэй никогда не чувствовала себя запертой в клетке, как это было с ее сородичами, загнанными в резервацию. Мэй хотела иметь просторный дом, который мог бы «дышать», и дедушка выстроил именно такой дом – во всех его стенах, кроме северной, были огромные окна. Впоследствии в каждой новой пристройке к дому тоже обязательно прорубались широкие и высокие окна, чтобы Мэй могла чувствовать себя свободно. Только в северной стороне дома по настоянию дедушки вовсе не сделали окон – зимой с севера дули ледяные пронизывающие ветры. Прабабушка Мэй, стоя в любой комнате, могла видеть густые кроны деревьев, росших по берегам извилистой речки.
Питер Ролинз постарался сделать так, чтобы его жена из племени индейцев-шайеннов была довольна не только выстроенным для нее домом, но и мужем. Питера и Мэй связывала совершенно особенная любовь, какую встретишь нечасто. Оба чувствовали себя продолжением друг друга, половинками единого целого.
Элисса подумала, что ей, наверное, никогда не придется узнать, что такое настоящая любовь.
Погруженная в размышления, она бродила по дому. Когда она открывала двери, заржавевшие петли пронзительно скрипели. Казалось, давно покинутый всеми дом сопротивлялся непрошеному вторжению Элиссы, нарушившей покой витавших здесь воспоминаний о прежних днях, о совершенно иной жизни.
Мысль о том, что она разрушила такую старую добротную фермерскую династию, насквозь пронзила сердце Элиссы, словно пущенная из лука острая стрела. Что бы сказали ее прародители, узнав о разделе ранчо? Ведь им пришлось потом и кровью строить на этой земле, где нередкими были наводнения и засухи, процветающее животноводческое и земледельческое хозяйство.
Однако человек не может жить вне обстоятельств внешнего мира, такого изменчивого, непостоянного. Приходится приспосабливаться к быстро меняющимся условиям жизни. Элиссе удалось спасти хотя бы половину ранчо, и она искренне надеялась, что предки понимают ее и прощают…
Войдя в просторное помещение, бывшее когда-то супружеской спальней, она увидела разбросанные на полу лопаты, тяпки и прочие сельскохозяйственные инструменты. Элисса нахмурилась. Все выглядело так, словно кто-то собрался обрабатывать приусадебный участок. Побродив по другим комнатам, она не обнаружила там ничего необычного и вскоре вышла из дома. Посмотрев в сторону реки, она заметила внизу, под широкими кронами старых деревьев, охапки сухой травы. Потом взгляд Элиссы упал на огромный сарай, где она в детстве провела немало часов, лазая по чердаку и раскачиваясь на длинных толстых веревках, свисавших с потолочных балок. Эти веревки служили когда-то для подъема тяжелых тюков сена. Теперь сарай уже не казался ей таким огромным, как в детстве, но все равно он был весьма внушительных размеров. Типичное строение начала века теперь оказалось слишком устаревшим, расположенным слишком далеко от новой большой усадьбы, а стало быть, бесполезным. Старый дом со всеми хозяйственными постройками был бережно отгорожен от пастбищ и сохранен таким, каким он был в далекие дни первопроходцев – пионеров освоения Дикого Запада.
Взглянув на часы, Элисса подумала, что пора бы возвращаться домой, чтобы поспеть к ужину. Однако ей не очень хотелось возвращаться на ранчо, где ее, возможно, уже поджидал окружной шериф Бентли. Уж лучше сначала заглянуть в этот старый сарай, вспомнить далекое беспечное детство. Кто знает, может быть, у нее уже никогда в жизни не будет другой возможности побывать в родовом гнезде предков.
Как только Элисса вошла в сарай, ее охватили яркие воспоминания детства. Она вновь почувствовала радостное нетерпение, с которым всегда ожидала ежегодных летних поездок к отцу на ранчо, вспомнила, с каким удовольствием проводила многие часы в этом уединенном старом доме Ролинзов, где вновь становилась сама собой и обретала душевное равновесие.
Глубоко вздохнув, Элисса радостно улыбнулась. Очутившись в сарае, она мигом забыла о своих проблемах, словно они остались за порогом этого старинного просторного строения.
Все так же улыбаясь, Элисса прикоснулась к обветшалой толстой веревке, свисавшей с потолочной балки. Именно здесь Верджил когда-то подвесил сестру за связанные руки и оставил так висеть, словно она была не живым человеком, а коровьей тушей. В другой раз он запер ее в старом зернохранилище, словно это была настоящая тюремная камера. Иногда, когда кузен был не в столь воинственном настроении, они забирались на чердак, чтобы часами мастерить из старой соломы и сена маленьких лошадок. В такие дни Элисса возвращалась домой вся в соломе и трухе, за что ей попадало от матери, называвшей ее «огородным пугалом»…
Погруженная в ностальгические размышления, Элисса медленно двинулась вдоль поломанных стойл, в которых когда-то содержались лошади, мулы и дойные коровы прадедушки Ролинза. На деревянных перегородках были вырезаны имена животных, а на кедровом столбе, стоявшем в самом центре сарая, было вырезано и ее собственное имя. Увидев его, Элисса остановилась и тихо засмеялась, вспоминая свою детскую выходку.