Пятьдесят километров от станции «Биб», может, пятьдесят пять от эпицентра. Сияние от взрыва так далеко проникнуть не могло. Кен не знал, что видел в это мгновение: возможно, излучение Черенкова. Какой-то малоизвестный эффект от воздействия гидроударных волн на зрительный нерв. Иллюзию остаточного света, омывающую бездну глубокой, пронзительной синевой.
И пока рифтер висел там, словно соринка, застрявшая в желатине, небольшая ударная волна, громыхая, подкралась снизу.
Древняя часть мозга Лабина, сохранившаяся от далеких предков, живших на деревьях, залепетала в панике. Более новый модуль заткнул ей рот и взялся за вычисления: продольная волна быстро идет сквозь материковый грунт. От нее перпендикулярно поднимаются дополнительные: как раз такие толчки, как он только что почувствовал. Катеты прямоугольного треугольника.
А значит, скоро должна грянуть гипотенуза: ударная волна, пробивавшаяся сквозь застойную среду с гораздо меньшей плотностью, чем у морского дна.
Двигалась она медленнее, но была во много раз сильнее.
Пифагор давал всего двадцать секунд.
Лабин обладал иммунитетом к абсолютному давлению: механизмы в грудной клетке давным-давно избавили от внутренних газов каждую пазуху, каждую полость, каждый уголок тела. Кен провел целый год на дне океана и едва это почувствовал. Превратился в сплошное мясо и кости, густую органическую жидкость, столь же несжимаемую, как и сама морская вода.
Пришла ударная волна, и морская вода сжалась.
Он как будто посмотрел на солнце: это давление разрушало глаза. Рядом рухнул Тунгусский метеорит: это со скрежетом рвались барабанные перепонки. Лабин словно превратился в поверхность между Скалистыми горами: пока мимо проходил фронт, его тело расплющило, отбросив куда-то в двумерную реальность, а потом оно резко набрало объем, как резиновый мяч, вытащенный из тисков.
Он мало помнил из того, что произошло потом. Но холодный голубой свет должен был померкнуть. Он ведь исчез спустя несколько секунд. Когда прошла ударная волна, вокруг опять наступил мрак.
И тем не менее повсюду разливалось голубое мерцание.
«Небо, – наконец понял Лабин. – Это небо. Ты на берегу».
В поле зрения пролетела чайка с раскрытым клювом. Лабину почудилось, что до его изувеченных ушей доносится слабый металлический крик птицы но, вполне возможно, то было лишь его воображение. В последнее время он слышал очень мало – только отдаленный звон, который, казалось, шел с другой стороны мира.
Небо.
Каким-то образом ему удалось выжить.
Он помнил, как висел в воде изорванной массой водорослей, не мог даже вскрикнуть, не мог двинуться не крича. За мгновение тело превратилось в один огромный синяк. И все же, несмотря на всю боль, Лабин ничего не сломал. В конце концов, он висел в толще воды без поверхностей, о которые можно было разбиться, а всепоглощающая волна сжимала и отпускала все с равным пренебрежением…
В какой-то момент Кен стал двигаться снова. Память возвращалась урывками, сводило ноги. Периодически он смотрел на навигационное устройство, компас вел на запад-юго-запад. Постепенно боль распалась на локальные очаги – Лабин даже принялся играть в игру, пытаясь угадать причину каждого вида мучения, кричащего из толпы. «Холодная тошнота – наверное, морская вода просочилась в слуховой канал… ну а в кишках – это точно голод. И грудь, дайте подумать, грудь… ах да, имплантаты. Мясо и металл сжимаются по-разному, имплантаты начали сопротивляться, когда взрыв меня расплющил…»
А теперь он очутился здесь, на острове меньше ста метров в длину: выполз на берег с одной стороны, увидел маяк на другой – покрытую лишайником бетонную колонну, разлагавшуюся еще с прошлого века. Лабин не заметил даже признака людей, хотя времени на наблюдения было мало, он почти сразу рухнул без сознания на песчаник.
Но Кен сумел. Он выжил.
Выскользнул. И только теперь позволил себе думать об остальных: удалось ли им уйти, позволил себе надеяться, что они выжили. Хотя знал, что это не так. У них был задел по времени, но они держались на глубине, чтобы их никто не заметил. Дно же усиливало ударную волну, подобно неумелому жонглеру подбрасывая в воду куски грунта; на расстоянии десяти метров от земли все должно было размолоть в порошок. Лабин с запозданием понял это, когда решил догнать остальных. Взвесил риск попасться, риск детонации и, так сказать, поднялся до обстоятельств. Но даже и так ему очень повезло.
Лени Кларк не уплыла вместе со всеми. Сейчас, наверное, от нее даже тела не осталось. Она не пыталась сбежать. Лабин оставил ее на станции, Лени ждала взрыва прямо в его эпицентре: женщина, которая хотела умереть. И получившая то, что хотела.