Пора было расходиться; счастью моему недоставало лишь одного: услышать из уст Каролины слова, которые я много раз говорил ей про себя: "Люблю, люблю тебя!" Я вошел в свою спальню такой радостный, такой гордый, словно я король вселенной, ибо завтра, да, конечно, завтра прекраснейший цветок творения, лучший алмаз человеческих россыпей будет принадлежать мне, мне!.. Все небесное блаженство, все земные радости заключались в этих словах.
Я как безумный повторял их, меряя шагами комнату. Мне недоставало воздуха.
Я лег, но заснуть не мог. Я вскочил, подошел к окну и отворил его. Погода была чудесная, небо искрилось звездами, воздух был напоен ароматами, все было прекрасно и радостно, ибо человек прекрасен лишь тогда, когда он счастлив.
Я подумал, что мирная природа, ночь, безмолвие успокоят меня; парк, в котором мы провели весь день, был тут, рядом... Мне захотелось отыскать в аллеях следы ее маленьких ножек, ступавших рядом со мной; мне захотелось поцеловать место на скамейке, где она сидела; я выбежал из дому.
Только два окна светились на широком фасаде замка - это были окна ее спальни. Я прислонился к дереву и устремил взгляд на освещенные изнутри занавески.
Я увидел ее тень: она еще не ложилась, она бодрствовала, снедаемая, вероятно, как и я, пламенными мечтами, жаждой любви! Каролина! Каролина!..
Она стояла неподвижно и, казалось, прислушивалась. Вдруг она метнулась к двери рядом с окном. Возле ее тени возникла другая тень, их головы сблизились, и свет погас; я вскрикнул и застыл на месте, с трудом переводя дух.
Мне почудилось, что я ничего не видел, что это был сон... Я не сводил глаз с темных занавесок, но мой взор не мог пробуравить их.
Монах схватил меня за руку и до боли сжал ее.
- Ах, сударь, сударь, - проговорил он, - случалось ли вам ревновать?
- Вы убили их? - спросил я. Он судорожно расхохотался, но смех этот прерывался рыданиями; вдруг он вскочил на ноги, заломил над головой руки и откинулся назад, испуская нечленораздельные вопли.
Я поднялся с места и, обхватив его руками, воскликнул:
- Полно, полно, мужайтесь!..
- Я так любил эту женщину! Я готов был отдать ей мою жизнь до последнего вздоха, мою кровь до последней капли, мою душу до последней мысли! Она погубила меня и на этом свете, и на том, ведь, умирая, я буду думать о ней, вместо того чтобы думать о Боге.
- Отец мой!
- Да разве вы не понимаете, что я ничуть не изменился? Прошло шесть лет с тех пор, как я заживо погребен в этом склепе. Я надеялся, что витающая здесь смерть убьет мою любовь, но не проходит дня, чтобы я не катался по полу моей кельи, не проходит ночи, чтобы эта обитель не оглашалась моими воплями, и сколько бы я ни умерщвлял плоть, телесные страдания не утишили неистовства моей души!
Он распахнул рясу и показал мне свою грудь, израненную власяницей, которую он носил на голом теле.
- Взгляните сами, - добавил он.
- Так, значит, вы их убили? - повторил я свой вопрос.
- Я поступил много хуже, - ответил он. - Имелось лишь одно средство рассеять мои сомнения: простоять хотя бы до зари в коридоре, куда выходила дверь ее спальни, и посмотреть, кто выйдет оттуда.
Не помню, сколько времени я провел там: отчаяние и радость не знают счета времени. Небо на горизонте уже просветлело, когда дверь приотворилась, и я услышал голос Каролины. Как бы тихо она ни говорила, я прекрасно разобрал следующие слова:
"Прощай, Эммануэль, прощай, любимый! До завтра!"
Дверь тут же захлопнулась, и Эммануэль прошел мимо меня; не знаю, как он не услышал биения моего сердца... Эммануэль!..
Я вошел в свою спальню и рухнул на пол, мысленно перебирая всевозможные средства мести и призывая на помощь сатану; уверен, он внял моему молению. Я составил план действия и немного успокоился. Наутро я спустился к первому завтраку. Каролина стояла в коридоре перед зеркалом и прикрепляла к прическе веточку жимолости; я подошел к ней сзади, и она внезапно увидела мое отражение над своей головой; очевидно, я был очень бледен, ибо она вздрогнула и обернулась.
"Что с вами?" - спросила она.
"Ничего, сударыня, попросту я плохо спал".
"И какова же причина вашей бессонницы?" - с улыбкой осведомилась она.
"Письмо, которое я получил вчера вечером, после того, как покинул вас. Мне придется срочно ехать в Париж".
"Надолго?"
"На один день".
"Один день быстро пройдет".
"Бывает, что день тянется как год, а иной раз пролетает, как час".
"К которой же из двух категорий следует, по-вашему, отнести вчерашний день?"
"К категории самых счастливых дней. Такие дни встречаются лишь раз в жизни, сударыня, ибо счастье, достигнув своего предела, не увеличивается, а идет на убыль. Когда в древности люди доходили до этого состояния, они бросали в море какую-нибудь драгоценность, чтобы обезвредить злых духов. Пожалуй, вчера вечером мне следовало поступить точно так же".
"Какой вы еще ребенок", - проговорила она и оперлась на мою руку, чтобы войти в столовую.
Я поискал глазами Эммануэля - его нигде не было. Оказывается, он уехал с раннего утра на охоту. О, они приняли все меры, чтобы никто ничего не заметил, даже нежного взгляда.
После завтрака я попросил у Каролины адрес ее нотного магазина, сказав, что мне надобно купить несколько романсов. Она написала его на клочке бумаги и передала мне. Ничего другого мне не требовалось.
Я велел оседлать себе лошадь: ехать в тильбюри мне не хотелось - надо было торопиться. Каролина вышла на крыльцо, чтобы проводить меня; пока она могла меня видеть, я ехал шагом; потом за первым же поворотом пустил моего коня во весь опор и отмахал десять лье за два часа.
В Париже я побывал у банкира моей матери и взял у него тридцать тысяч франков, после чего отправился к Эммануэлю. Я вызвал его камердинера и, затворив дверь комнаты, где мы были одни, сказал ему:
"Том, хочешь получить двадцать тысяч франков?"
Том выпучил глаза.
"Двадцать тысяч?" - переспросил он.
"Да, двадцать тысяч франков".
"Хочу ли я получить их... Понятно, хочу!"
"Быть может, я обманываюсь, - продолжал я, - но сдается мне, что даже за половину этой суммы ты согласишься на поступок много хуже того, о котором я хочу тебя попросить".
Том улыбнулся.
"Вы не слишком лестного мнения обо мне, сударь", - сказал он.
"Нет, ибо я знаю тебя".
"Коли так, говорите".
"Слушай".
Я вынул из кармана клочок бумаги с адресом, данным Каролиной, и показал ему.
"Скажи, твой барин получает письма, написанные этим почерком?" спросил я.
"Да, сударь".
"Где он их хранит?"
"В своем секретере".
"Мне нужны все эти письма. Вот тебе аванс - пять тысяч франков. Я дам тебе остальные пятнадцать тысяч, когда ты принесешь мне все письма до единого".
"Где вы будете ждать меня, сударь?"
"У себя дома".
Час спустя Том явился ко мне.
"Вот, возьмите, сударь", - сказал он, протягивая мне объемистую пачку.
Я взглянул на почерк - все письма были написаны одной и той же рукой... Я вручил ему пятнадцать тысяч франков. Он ушел. Я заперся у себя в комнате. За эти письма я только что отдал золото, теперь я готов был отдать свою кровь, чтобы они были адресованы мне.
Эммануэль уже два года был любовником Каролины. Он знал ее еще в девушках; когда она вышла замуж, он уехал, а ребенка, которым так гордился г-н М., он называл своим. С тех пор он не виделся с ней, так как некому было представить его генералу. Но однажды - я уже говорил об этом - я встретил генерала с женой в Булонском лесу, и выбор г-жи М. и ее любовника пал на меня: я должен был служить им ширмой. Мне вменялось в обязанности ввести Эммануэля в дом генерала, а внимание, любезность и даже нежность ко мне Каролины служили для того, чтобы отвести глаза ее мужа: после признания, некогда сделанного ему женой, генерал не мог да и не должен был меня опасаться. Как видите, они ловко повели свою игру, а я попался на удочку и оказался круглым дураком!.. Но теперь настал мой черед!