то быстро обернемся.
В селе тихо. Улицы темные, пустые. Лишь кое-
где, как заплатки на сером кафтане* виднеются
освещенные тусклым огнем керосиновой лампы
окошки. Многие турекские мужики керосиновых
ламп из-за дороговизны керосина не держат, освещаются
по старинке —лучиной, а ее свет не пробивается
сквозь замерзшие стекла. Поэтому село
кажется еще темней.
Жеребец Ороспая сразу пошел рысью. Он з а стоялся
без работы и теперь рад, храпит, мотает
головой и все убыстряет и убыстряет бег. Сани
катятся по накатанной дороге легко, ровно. Вот уже
остались позади последние дома, околица, кладбище.
Дорога прорезала белое поле и вонзилась в
темный ельник.
—Резвый у тебя жеребец! —восхищенно сказал
Канай Извай.—Даже на подъеме не сбавляет ходу.
Не конь —огонь!
Старый карт сидел посреди саней в сене. Чтобы
холодный воздух не попал в горло, он закутался
в тулуп. Ороспай слышал слова Каная Извая, но,
чтобы не закашляться, ничего не ответил, только
кивнул.
Канай Извай тоже замолчал. Намотав на руку
вожжи, он сидел в передке саней и рассуждал сам
с собой: ≪Ветер-то так и не утихает, как бы метель
не принес≫.
Он не ошибся. Едва сани въехали на холм,
сильный ветер, налетев откуда-то, ударил в бок.
—Ну, кажется, начинается,—проговорил Канай
Извай и уселся поплотнее.
Ветер усилился. Вот он свистит, воет, мечется
между деревьями, поднимает снег, в одном месте
совсем оголяет дорогу, в другом наметает сугробы.
Конь сбавил ходу, потом пошел шагом. Круп
жеребца заиндевел, с порывами ветра доносится
резкий запах конского пота.
Вдруг жеребец забеспокоился, запрядал ушами,
захрапел и опять перешел на рысь, хотя никто его
не понукал.
≪Что-то недоброе почуял≫,—подумал Канай
Извай.
Жеребец всхрапнул, прыгнул, рванул вперед и
понесся галопом.
Тут Канай Извай разглядел в темноте по обеим
сторонам саней черные тени и понял: волки!
—Волки! —крикнул Канай Извай и оглянулся
на Ороспая.
Но в санях никого не было: видно, старый карт
вывалился, когда конь резко рванул вперед.
Канай Извай натянул вожжи, стараясь остановить
жеребца. Но куда там: жеребец несся не
разбирая дороги, только передок саней гудит от
ударов копыт. Лишь через полверсты Канаю Изваю
удалось своротить коня в сугроб. Жер'ебец провалился
по колена в снег и остановился.
Канай Извай приподнялся, оглянулся. К саням
приближались четыре волка. Он сунул руку в карман,
нащупал спички, дрожащими руками свернул
клок сена, как перевясло, чиркнул спичкой, поджег.
Дорога осветилась. Волки остановились, присели
и завыли. Канай Извай поднял огонь над головой,
шагнул в сторону волков, замахнулся:
—Вот я вас!
Волки потрусили к лесу и скрылись в темноте.
Канай Извай взял лошадь под уздцы, вывел на
твердую дорогу. Вскочил в сани, дернул вожжи,
завернул жеребца и подхлестнул его:
—Но, милый! Давай скорее! Надо выручать
твоего хозяина.
Конь с места взял в галоп. Впереди на дороге
что-то чернело.
Канай Извай, подъехав, увидел, что это лежит
Ороспай.
—Брат Ороспай! Брат Ороспай! —соскочив с
саней, принялся он тормошить карта.
Ороспай не шевелился.
Канай Извай повернул его на спину.
—Брат Ороспай! Брат Ороспай...—позвал Канай
Извай растерянно и умолк: старый карт был
мертв.
Г л а в а XII
ПЕРЕД РОЖДЕСТВО М
Лучшая пора зимой —рождество. Все рады празднику.
Кто любит поесть, доволен тем, что кончается
долгий пост, длившийся месяц и десять дней,
и теперь можно есть мясо, сало. Девушки и парни
радуются начинающимся гулянкам, для них нет
большего удовольствия, чем поплясать под барабан
и волынку. Школьникам больше всего милы рождественские
каникулы. Ведь целых две недели сплошные
игры и веселье, и не надо учить уроков,
а это для них слаще меда, вкуснее масляного блина.
Кроме того, кому же не хочется поесть пышных
праздничных пирогов, рождественских слоеных оладий?
Конечно, никто от них не откажется.
Одним словом, рождества ждут все. Ждут его
и в школе. Классы и коридоры украшены к празднику
пихтовыми ветками и бумажными цветами.
По всей школе разносится смолистый запах свежей
хвои. Кое-где повешены красивые цепи из разноцветной
бумаги. Каждый день законоучитель отец
Иван Дергин читает в классах положенные читать
на рождество главы из Евангелия и провозглашает
своим громовым голосом:
—Помо-о-олимся...
И по его знаку школьники начинают молитву:
—Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя
твое, да приидет царствие твое...
Двадцать четвертое декабря. Последний день
учебы, с завтрашнего дня начинаются каникулы, но,
конечно, уже сегодня все мысли ребят далеки
от ученья. Труднее всего скрыть свое нетерпение
младшим: они то выбегают в коридор, то возвращаются
в класс и усаживаются за парты, потом
опять срываются с места. Старшие держат себя
степеннее: не бегают, не носятся по коридору,
а, собравшись, беседуют, уславливаются, чем бы
заняться на каникулах.
—На Новый год отец обещал поставить елку,— доносится звонкий голосок Маши Окишевой.
Мальчики говорят о другом.
—Вы знаете старую Герасимиху? —опрашивает
Васли.
—Да кто же ее не знает!
—Она совсем уж стала слаба здоровьем и
живет одна. Помочь ей надо бы.
—А чем?
—Ну дров ей напилим, наколем. Как ты думаешь,
Веденей?
—Можно,—согласился Веденей.
—А отец? —спросил Эчук.
—Что отец?
—Отец ругать не будет, что ты с нами пойдешь?
—Нет. Он меня теперь совсем не ругает.
—Значит, договорились? —спросил Васли.
—Договорились! —громко ответил Коля Устюгов.
Раздался звонок на урок. Коридор опустел. Во
всех классах начались уроки, кроме пятого.
В пятом должен быть урок Вениамина Федоровича,
но учитель почему-то не идет. В классе шум,
гам, выпускники ведут себя не лучше первоклассников.
В это время Вениамин Федорович в своем кабинете
сидел за столом и нетерпеливо поглядывал
на часы.
Напротив него на стуле расположился широкоплечий
черноусый владелец мельницы Чепаков. Щеки
у него надуты, толстая шея в складках, как голенище
сапога.
—Давно собирался зайти к вам, да всё дела,
дела,—неторопливо говорил Чепаков.
—Слушаю вас, Яков Яндыганович,—сказал з а ведующий
школой и, достав карманные часы на
серебряной цепочке, взглянул на циферблат.
—Вы, я вижу, спешите,—недовольно продолжал
Чепаков,—а я пришел к вам с жалобой.
—Слушаю вас.
—Мне не нравится, что вы распустили своих
учеников. Очень вольнодумствуют некоторые.
—Я чувствую, разговор тут долгий,—вздохнув,
сказал Вениамин Федорович,—но, извините, мне
пора на урок, дети ждут.
—Когда разговаривают взрослые, дети могут
подождать,—проворчал Чепаков.—Так вот, что же
это получается? Этот сопляк Васли Мосолов при
всем классе насмехался надо мной, а вы еще похвалили
его за это. Как прикажете это понимать?
Вениамин Федорович поморщился.
—Вы все сказали?
—Все,—ответил Чепаков и поджал губы.
—Так вот, Яков Яндыганович, очень сожалею,
что до вас дошел искаженный слух. Васли совсем
не насмехался над вами, и хвалил я его за хорошее