и положил на стол три куска сахара, хлеб и вареное
мясо.— Мичи, зачем ты это? Убери, Мичи,—сказал
Васли.—Ведь ты у нас в гостях. Моя мать всегда
говорила, что нет ничего вкуснее, чем чай с сухарями.
—На безрыбье и рак рыба, потому тебе мать
и толковала про сухари,—насмешливо отозвался
Мичи.
Васли и Яша переглянулись. Васли покраснел.
Когда самовар вскипел, Васли разлил чай по
чашкам, все трое сели за стол.
Разговор не клеился. Васли до этого дня часто
вспоминал Мичи Митрохина. Ему казалось, что,
если встретятся, не смогут вдоволь наговориться, но
сейчас молчал, не зная, о чем заговорить с прежним
другом.
—Так... Значит, вы здесь на практике... Так...— постукивая пальцами по столешнице, тянул Мичи,
видимо тоже подыскивая тему для разговора. Он
уже напился чаю и отодвинул от себя чашку. Вдруг
он спохватился: —Вася, Яша, что же вы не едите
мясо? Ешьте, не стесняйтесь.
—Да мы совсем недавно обедали,—соврал
Яша.—Не знаю, как Васли, я еще не проголодался.
—Я тоже не хочу,—сказал Васли и пододвинул
кусок мяса к Мичи: —Спрячь, у тебя впереди путь
долгий, пригодится.
—И то правда,—завертывая мясо в тряпицу и
убирая его в сумку, согласился Мичи.—Сейчас еду
в Русский Турек, оттуда в Малмыж. Все время в дороге.
Спасибо, лошадь у меня хорошая, быстрая, какая
и должна быть при моей новой должности.
—Какая же у тебя должность? —спросил Васли.
—Я теперь помощник почтмейстера земской
управы.
—О-о! —удивленно воскликнул Яша.—Неужели
помощник почтмейстера?
—А ты как думал?
И он принялся хвастливо рассказывать о том,
что теперь водит дружбу с писарями земской
управы, о том, как, прихватив с собой закуску и
водку, они ездят на рыбалку, как весело проводят
там время. Его речь пестрела какими-то непонятными
словечками, должно быть подхваченными им от
этих самых писарей.
Васли слушает Мичи и с грустью думает, как
сильно тот изменился за короткое время.
—Мичи, а ты не думаешь дальше учиться? — спросил он.
—Как тебе сказать? —Мичи толкнул свою чашку
под кран самовара.—Налей-ка, Вася, еще. Думаю,
конечно. Только в Нартасскую школу я, разумеется,
возвращаться не собираюсь. Охота была
в земле копаться. Вот если бы выучиться на писаря,
это другой разговор. Сейчас для меня главное — хорошо себя зарекомендовать. Я вообще на хорошем
счету у начальства, а после этой заварушки
и подавно. Сумел отличиться.
—О какой заварушке ты говоришь? —спросил
Васли.
Мичи даже чашку поставил на стол и, пригладив
волосы, удивленно уставился на Васли.
—Неужто не знаешь? Ну и ну! Живете в дыре,
ничего-то вы не знаете. Да в Малмыже чуть было
революция не произошла. Вы хоть слово ≪революция≫ слыхали?
Яша вспыхнул:
—Ты что же, за дураков нас считаешь?
—Ну, знаете, и ладно.
—Так что же было в Малмыже? —нетерпеливо
спросил Васли.
—Сейчас расскажу все по порядку. Четыре дня
назад являются в Малмыж ученики сельскохозяйственной
школы из села Савли. Идут по улице
с красным флагом, поют революционные песни.
К ним присоединились наши, малмыжские. Вся эта
толпа подошла к зданию полицейского управления.
Мы с писарями услыхали про это, пошли посмотреть,
что будет. Слышали бы вы, что эти мерзавцы
кричали!
—Что же они крииали? —поинтересовался Яша.
—Кричали, что раз манифестом дана свобода,
то нечего теперь бояться ни исправников, ни казачьих
нагаек. Кое-кто подбивал разгромить полицейское
управление.
—Постой, постой, Мичи,—перебил его Васли,— о каком манифесте ты толкуешь, что-то я не пойму.
Митрохин вытаращил глаза.
—Как?! Вы и этого не знаете? Вот темнота! Вот
деревня! Да сейчас, куда ни сунься, только об этом
и говорят. Царь издал манифест, которым дарует
народу свободы. Наши писаря утверждают, что
теперь можно собираться и говорить что хочешь.
—Да ну? Правда? —Яша вскочил.—Выходит,
мы теперь можем открыто высказывать свои мысли?
И не бояться ни Потапа Силыча, ни самого Баудера!
Яша выбежал на середину избы и запел, притопывая
в такт пятками.
Митрохин холодно на него посмотрел.
—Рано прыгаешь. В Малмыже тоже многие
обрадовались, вроде тебя, но тут же угодили в дом
вот с такими окнами.—Он растопырил пальцы обеих
рук и скрестил их.—Ясно тебе?
—Ясно,—ответил за Яшу Васли, и глаза его,
только что радостно сверкавшие, потухли.—В тюрьму
сажают.
—А ты как думал? —Митрохин пристукнул ладонью
по столу.—Иначе нельзя. У нас в управе
говорят: дай мужику волю, он самого царя скинет.
А жить без царя невозможно. Вон даже для скотины
нанимают пастуха.
—Ты бы, Мичи, спросил в своей управе, кому
же тогда дается свобода по этому манифесту? — сказал Васли.
—Чего спрашивать, и так ясно: народу. Там так
и сказано.
—Народу? Выходит, и мужику?
—И мужику.
—Сам же говоришь...
—Что? Что я говорю? Говорю, что без узды
мужику нельзя. Я по деревням езжу, всего насмотрелся.
В Малмыже толпа рассвирепела, земского
начальника Сарычева чуть не разорвала. Ладно,
нашелся умный человек, крикнул: ≪Не троньте его,
он больной!≫ Пожалели и отпустили, не тронули.
А тут и полиция не сплошала, схватила самого
главного смутьяна.
—Это кого же?
—Студент какой-то из Казанского университета.
Говорить мастер: как заговорит, сразу вокруг него
толпа. ≪Сбросьте, говорит, со своей шеи разных
паразитов, будьте сами хозяевами земли!≫ Тут ему
полицейские руки и скрутили. Его тащат, а он еще
что-то против царя кричит. Прямо сказать, бесстрашный
парень.
Васли и Яша переглянулись. Васли спросил:
—Скажи, а этот студент, каков он из себя?
—Высокий такой, волосы светлые, длинные.
—Это он! —воскликнул Васли.—Яша, знаешь,
о ком я говорю?
—Ясное дело,—подтвердил Яша.
—Откуда вы его знаете? —подозрительно спросил
Митрохин.
—Он перед церковью как-то раз выступал, новобранцев
против войны агитировал, потом листовки
разбросал и скрылся.
—Ну вот, теперь, голубчик, попался! —злорадно
проговорил Мичи.
Васли посмотрел на него неприязненно:
—Послушай, а ты-то чем отличился?
—Ямщик знакомый, Одинцов, сцепился с полицейским,
отколошматил его и хотел скрыться, да
я его задержал.
—Вот предатель! —вырвалось у Яши.—Товарища
предал!
Мичи криво улыбнулся:
—Какой он мне товарищ, он уже старик. Ну
ладно, мне пора, прощайте.
Он схватил картуз, накинул на плечи шинель
и вышел, хлопнув дверью.
Г л а в а XIV
МАНИФЕСТ
Пожар революции, вспыхнувший в главных городах
России, к осени 1905 года разметал искры грозного
пламени по всей стране. Испугавшись надвигающейся
революции, царь Николай II издал манифест,
в котором сулил народу гражданские свободы.
В один из осенних вечеров на квартире лопъ-
яльского учителя Павла Степановича Басова собралось
несколько человек. Все были возбуждены. На
лице Басова играл чахоточный румянец, глубоко
запавшие глаза лихорадочно блестели. Он то и дело
покашливал и вытирал платком бледный лоб.
—Господа! Товарищи! Вы только подумайте:
ведь свобода дана! Свобода! —взволнованно твердил
молодой фельдшер Халтурин.
Басов охладил его пыл насмешливой улыбкой: