— Я стану первым наследником Ильгамута, — закончил за нее Ильсомбраз. И южные рубежи будут хранить верность тисроку, что бы ни случилось в столице и других сатрапиях. А то и сами подавят ближайшие к ним мятежи. — Ведь я сын любимой сестры тисрока и стою выше любого иного тархана. Ты хочешь, чтобы я уступил Зулиндрех и прочие земли Сармаду?
— Тебе придется это сделать, если ты унаследуешь сатрапию моего мужа. Но об этом говорить пока рано, мой сокол.
— Она красива? — спросил Ильсомбраз, и мать осуждающе возвела глаза к расписанному витиеватыми узорами потолку.
— Ей шестнадцать лет, сын мой. Любой, кто видел ее, скажет, что она подобна едва распустившемуся бутону, еще не успевшему стряхнуть с лепестков росу юности. А ты мог бы спросить, умна ли она и добродетельна.
— Так она красива? — повторил Ильсомбраз, и мать засмеялась низковатым грудным смехом, отмахнувшись от него смугловатой рукой в тонких браслетах. Уже надела подарок отца, звенящий, как дюжина серебряных колокольчиков.
— Ты наивное дитя, мой гордый сокол. Я говорила брату, что он напрасно это затеял.
— Отец сомневается в южных тарханах.
— И в моем муже? — сухо спросила мать, перестав улыбаться и нахмурив брови-полумесяцы.
— Ничуть. В чем, верно, лишь твоя заслуга. Ты знаешь, что… прежнего доверия к Ильгамуту он не питает.
Ильсомбраз не ошибся, посчитав, что отцу не понравится этот поспешно заключенный брак. И еще меньше ему понравилось то, как мать ворвалась к нему, едва вернувшись с южных границ, и упала на колени, разметав по мозаичному полу шелка всех оттенков розового и фиолетового.
— Южные рубежи в огне, брат мой. Но я молюсь, чтобы супруг мой и защитник тархан Ильгамут отстоял их и вернул мир в вверенные ему земли.
Отец поперхнулся вином, а почему-то оказавшаяся в его кабинете тархина Ласаралин, кажется, едва не лишилась чувств от такого заявления.
— Супруг?!
Мать кивнула, подняла на него сияющие глаза и добавила:
— Я молю о снисхождении, ибо ношу под сердцем его дитя.
Отец поперхнулся еще раз — уже одним воздухом, — перевел потрясенный взгляд на Ильсомбраза, и тому захотелось провалиться в преисподнюю к огненным демонам Азарота, чтобы этого взгляда не видеть. Но боги не пожелали смилостивиться над своим презренным слугой, и пришлось объясняться.
— Тархан Анрадин вздумал… возомнил себя достойным руки принцессы Калормена, и… Я просил тархана Ильгамута…
И после этих слов лишился бы головы, не будь он великому тисроку родным сыном. Ильсомбраз, впрочем, предпочел бы этим сыном не быть. Подвел. Не справился даже с такой малостью. Ныне Ильсомбраз полагал, что иначе бы и не вышло — что он мог, в свои тринадцать лет, против опытного воина? — но тогда… Было не страшно, что отец стряхнет свою растерянность и придет в ярость, которая обрушится на них с матерью, ведь Ильгамут по-прежнему сражался на южных рубежах.
Но было невыносимо стыдно за свою оплошность.
Когда вернулся Ильгамут — ворвался прямо в дворцовый сад на стремительном белогривом жеребце, — мать ждала ребенка уже седьмой месяц, и отец, без сомнения, собственной рукой снес бы ее мужу голову, если бы тот не пронесся мимо тисрока, будто и не заметив его, и не упал на одно колено перед женой, сорвав с головы запыленный тюрбан.
— Моя госпожа и возлюбленная супруга, смею надеяться, что брат ваш, да живет он вечно, будет доволен моей победой над варварами.
Отец, находившийся в тот миг лишь в дюжине шагов от матери, смерил тархана тяжелым взглядом, выругался в мыслях — насколько Ильсомбраз мог судить по выражению его лица, — и наконец разразился низким звучным смехом при виде испуганных лиц окружавших его женщин и слуг.
— Вы наглец, тархан Ильгамут. Многие лишались головы и за меньшее, а вы еще и смеете похваляться своим поступком.
— Если повелитель желает лишить меня головы, — ответил Ильгамут, поднимаясь и поворачиваясь к нему лицом, — то я готов скрестить с ним клинки в это же мгновение. Но я не отступлюсь от женщины, чья любовь сохраняла мне жизнь все эти месяцы на южных границах.
— Да живите уж, — недовольно бросил отец. — Но чтоб ноги вашей не было даже в сотне миль от Ташбаана.
Ильгамут против такого решения ничуть не возражал. Тяжелее пришлось Ильсомбразу, уже тогда понимавшему, что ему придется месяцами не покидать седла, мечась между Ташбааном, Зулиндрехом и Джаухар-Ахсаной. Но разве Воин Азарота откажется по своей воле от доброй скачки?
Ильгамут встретил его уже в соларе со стенами, увешанными яркими драпировками, и за накрытым к обеду столом. Улыбнулся, исказив оставленный варварами длинный шрам на его лице, поднялся навстречу и протянул руку, чтобы обнять пасынка. Тоже заметил — на мгновение сощурив внимательные карие глаза — слишком длинные для тархана, заплетенные в тугую косу волосы, но ничего не сказал. И первым делом спросил вполголоса:
— Надеюсь, ты не забыл привезти подарок сестре? Она грозится вырасти настоящей сорокой.
— Она потомок Таша неумолимого и неодолимого и достойна лишь лучших даров, что выходят из-под пальцев золотых и серебряных дел мастеров, — не согласился Ильсомбраз, щелкнув пальцами сопровождавшему его слуге. Маленькая девочка с заплетенными в косу с алой лентой волосами подняла на старшего брата заинтересованные карие глаза и цепко ухватилась тонкими пальчиками за протянутую шкатулку. Поцелуй в лоб даже не заметила, восторженно взвизгнув при виде сереброликой куклы в расшитом узорами перьев платье.
— Марджана, дитя мое, поблагодари брата, — вздохнула мать и бросила на мужа притворно-недовольный взгляд, сказав одними губами: — Ты балуешь ее, мой господин. И ты тоже, — перевела она взгляд на Ильсомбраза.
Марджана же лишь пролепетала что-то, отдаленно похожее на слова благодарности, больше заинтересованная подарком брата, чем им самим. Две другие девочки за столом следили за ней с выражением тщательно скрываемой настороженности на одинаково-смуглых и темноглазых лицах. Знали, что им ничего подобного не подарят, но восторженно улыбнулись, приняв из рук слуги шкатулки поменьше. Старшей было уже двенадцать, и она, без сомнения, должна была оценить рассыпчатый порошок кармина и ташбаанской краски для глаз. Младшая же восхищенно округлила глаза при виде бронзового браслета, украшенного качающимися на тонких цепочках звездами и полумесяцами.
— Молю богов, чтобы твои дочери остались довольны моими дарами, — сказал Ильсомбраз, и Ильгамут негромко рассмеялся в ответ.
— Они будут довольны, даже если ты привезешь им пару лягушек.
А затем протянул руку к сидящей, не смея поднять глаз, девушке в зеленом, словно листья фруктовых деревьев в ташбаанских садах, сари.
— Альмира, дитя мое.
Тархина красила волосы. В цвет красного дерева, отчего ее карие глаза обретали оттенок темного янтаря. Или гречишного мёда. Ильсомбраз пропустил все слова приветствия, подбирая в мыслях лучший эпитет для этих глаз с густыми черными ресницами, и опомнился, лишь когда поднявшаяся из-за стола невеста протянула обнаженную руку в звенящих браслетах из красного золота и едва заметно приподняла черные брови вразлет.
— Молю о снисхождении, благородная тархина, — сказал Ильсомбраз, сжимая ее горячие пальцы, прежде чем поцеловать раскрытую ладонь. — Один ваш взгляд — как солнце для прозревшего по милости богов слепца, и я повержен им в пыль, словно огненным серпом самого Азарота. Примите ли вы этот скромный дар, совершенно недостойный вашей красоты?