Подумать только! Они жгут огонь в пустых храмах вместо того, чтобы раздать этот уголь в бедных кварталах!
На том, что тисрок вообще помнил такие тонкости, Аравис предпочла не заострять внимания. И уже позабыла, что калорменские храмы не закрывали своих дверей даже в самую глухую ночь. Любой, кто не мог согреться в собственном доме, шел к столпу богов.
— Не раздают, — согласилась тем временем Ласаралин. Как всегда беспечная и ничуть не изменившаяся. Будто и не она… почти плакала о жестокости первого мужа каких-то несколько дней назад. Будто… та Ласаралин вновь надела маску глупой жены тисрока и больше не собиралась ее снимать. Не в присутствии Аравис. — Но тебе не о чем беспокоиться, моя дорогая, запасы дворца никак не зависят от городских. Напомните мне прислать вам слугу с еще одной жаровней, тархина, окна ваших покоев так неудобно выходят на восток, — добавила она, переведя взгляд на мачеху Аравис. За женский стол Ласаралин села не иначе, как из вежливости, и теперь сияла, слепила глаза буйством красных тканей и драгоценностей, на фоне которых даже Аравис почувствовала себя… неловко. Арченландцы всегда были более сдержаны, а за одни только длинные рубиновые серьги Ласаралин можно было купить зерна на целую деревню. Или дров на несколько ночей.
Что уж было говорить о несчастной, замершей на краешке своего стула мачехе, едва смеющей поднять глаза на жену тисрока.
— Вы очень добры, госпожа. Но ведь и ваши окна выходят на восток, а я бы не хотела…
— Что вы, — надменно ответила Ласаралин, беря пальцами с выкрашенными хной ногтями еще одну дольку апельсина. — Мне ничуть не холодно по ночам.
Сама фраза прозвучала совершенно невинно, но этот тон… И не совестно тебе, дорогая подруга, смеяться над одинокой вдовой? Впрочем, Аравис была уверена, что насмехаться Ласаралин и не думала. Просто искренне наслаждалась своим статусом и… любовью мужа. Вокруг которого сейчас вилась очередная наложница: смуглая до черноты, с толстыми смоляными косами и изрезанными волнистыми шрамами лицом. Было даже неожиданно увидеть ее среди женщин тисрока — Аравис была уверена, что он предпочитает более… утонченных женщин. Эта же двигалась и смотрела так, словно была волчицей в человеческом обличии, и даже глаза у нее отливали светлым янтарем.
— Прости меня за дерзость, мой господин, но твои женщины умоляют передать тебе, что…
— Это обязанность Ясаман, — ответил тисрок, не поднимая взгляда от своего украшенного серебром и эмалью кубка.
— Ясаман занята лишь своими надеждами на то, что ты посетишь ее этой ночью, — отрезала его волчица и скрестила руки в звенящих браслетах на груди.
Тисрок поднял голову, ответил усталым многозначительным взглядом, и она вдруг развела руками, словно была по меньшей мере его… другом.
— Прости, мой господин, но я слишком люблю себя, чтобы взвалить на свои плечи обязанности любимой наложницы.
— Ты бессердечна, — ответил тисрок с негромким смешком и поманил ее пальцем. Что он сказал ей на ухо, Аравис не услышала. Да и не слишком-то хотела. К женскому столу уже приближались двое мальчиков в красных кафтанах с белоснежными кушаками.
— Тархина, — поприветствовал один из них Ласаралин — черноглазый, с непокорными черными кудрями и до жути знакомыми чертами лица — и поцеловал протянутую ему навстречу раскрытую ладонь.
— Дорогая сестра, позвольте представить вам моего друга тархана Сармада, господина Зулиндреха и племянника нашего повелителя, да живет он вечно! — скороговоркой выпалил Фарис и, опомнившись, склонился в низком поклоне. Тоже перед Ласаралин.
Ах, племянника! А она-то уж решила…
— Сочувствую вашему горю, тархан, — ответила Аравис, гадая, к чему ей вообще это знакомство. — Я была в Зулиндрехе в юности и помню, сколь прекрасны его сады и берега.
— И я сочувствую вашей утрате, тархина, — ответил тархан Сармад, но Аравис почудилась насмешка в этих словах. Племянник тисрока уж точно не стал бы сожалеть о смерти ни одного из изменников, едва не свергнувших его дядю. — Мне не доводилось видеть красоту Анварда, но другие тарханы говорят, будто это величайшая из крепостей в северных землях.
Без сомнения. Анвард уходил в глубину окружавших его гор, пряча за толщей серых камней дюжины покоев и зал. Но даже того, что оставалось снаружи — высоких, тоже наполовину вырубленных из скалы башен и неприступных крепостных стен — было достаточно, чтобы ощутить всю силу северных королей, веками сидевших на его троне в окружении стражей с тяжелыми алебардами. Мощь железа и тепло звериных шкур, с которыми было не сравниться даже острейшим калорменским саблям и нежнейшим шелкам. Суровая красота увенчанных снежными коронами гор.
— Не смею просить вас присоединиться к нам за столом, милостивый тархан, — вновь защебетала Ласаралин, играя золотой цепочкой ее длинного, украшенного рубинами ожерелья, обвивавшего смуглую шею в три ряда и спускавшегося на грудь в красной парче. — Но надеюсь, что вы присоединитесь к завтрашней охоте. Без сомнения, тархине Зиммурад страшно отпускать сына на подобные развлечения без достойного присмотра, а мой возлюбленный супруг, да живет он вечно, слишком погружен в заботы о Калормене, чтобы находить время на праздность.
Надо полагать, охотились тарханы не в окрестностях Ташбаана. Но чем руководствовалась Ласаралин, когда полагала, что один ребенок может присмотреть за другим? Или же… племянник тисрока был вовсе не другом, а соглядатаем.
Аравис дождалась, когда он отойдет, поклонится дяде и сядет на мгновенно придвинутый по его левую руку стул, а затем негромко спросила:
— Ты любишь охотиться?
Брат, которого не звали даже за столы других тарханов, осторожно присел рядом с поникшей матерью и кивнул.
— Знаешь, — заметила Аравис, — в Арченланде обширные охотничьи угодья. На южных склонах. Впрочем, как и на северных, где можно встретиться с Верховной Королевой Нарнии и поохотиться вместе с нею в западных лесах. Если бы ты приехал погостить ко мне в Анвард…
— Я не могу надолго оставить мою дражайшую мать одну, дорогая сестра, — вежливо ответил брат, а Аравис с раздражением заметила в мыслях, что Ласаралин и думать забыла щебетать о погоде и развлечениях. Уж она-то точно была соглядатаем. Для возлюбленного — будь он неладен — супруга.
— Мы с мужем будем рады видеть в Анварде и вас, тархина, — ответила Аравис и поймала себя на мысли, что даже не лукавит. В конце концов… не вздумай мачеха выдать ее за Ахошту, она не бежала бы на Север. Зная, к чему этот побег ее привел, Аравис согласилась бы еще на три сватовства от покойного тархана и три стремительные скачки через пустыню в отчаянной надежде обогнать две сотни конных под предводительством Рабадаша.
Вы предали своего принца, тархина.
Что ж, если так рассуждать, то Сьюзен Великодушная и Эдмунд Справедливый и вовсе пошли против законов гостеприимства, ускользнув из Ташбаана, как воры, в тайне и под покровом темноты. И никакие слова не убедили бы Аравис, что вероломство совершила она, а вовсе не кронпринц, вздумавший в ответ вернуть невесту силой.
Но мачеха лишь качнула головой и положила руку сыну на плечо.
— Мое здоровье не позволяет мне покинуть Ташбаан, дорогая падчерица.
Да неужто? Золотая клетка дороже? Пусть так, но за что же запирать в ней сына, если она сама просила Аравис… Нет, она просила вернуть им Калавар. Арченланд мачехе ни к чему.
— Я всё же надеюсь, что вы подумаете над моим приглашением, — ответила Аравис, и над столом повисла гнетущая тишина.
Стрелявшая глазами Ласаралин разомкнула подкрашенные губы — Аравис понадеялась, что подруга не станет делать никаких замечаний насчет Арченланда, — но заговорить не успела, резко повернув голову к распахнувшимся дверям. А затем в сторону мужа. В залу почти ворвался запыленный мужчина в тяжелом плаще и повязанном на голову платке, пронесся мимо снующих туда-сюда слуг, едва ли не отталкивая их со своего пути, и остановился в полудюжине шагов от тисрока, согнувшись в низком поклоне.