— Напрасно… С моря… идет буря.
Ты напрасно приехал.
Скажешь, ты не молилась об этом, когда послала гонца?
— Не стоило так пугать эту девочку. Она думала, я обезглавлю ее, не сойдя с коня.
Джанаан подняла голову — слабое пламя едва высветило разом заледеневшие глаза под тонкими бровями-полумесяцами — и спросила равнодушным голосом:
— Больше тебе нечего мне сказать?
— Ты жестока.
— Я всегда была такой, — процедила сестра и вырвалась, отступив на шаг назад. Фурия в багровых шелках, окутанная завитыми волосами, словно дюжинами непрерывно шевелящихся змей.
— Лишь в ответ.
— Я отравила его своей рукой, — прошипела Джанаан. — Помнишь? Я носила под сердцем твоего сына и знала, что благочестивый тархан Амаудир будет кричать об этом на весь Калормен, едва узнает. Я зачала, потому что знала, как сильно этот сын нужен тебе. И отравила собственного мужа, чтобы это скрыть. А теперь ты поносишь меня за то, что я хочу покарать убийц моего первенца? Твоего, — зашипела она, как рассерженная змея, — первенца. Я всегда буду выше других. Выше твоих наложниц. Выше твоей жены. Выше…
Самой Зардинах, если он бросил вызов даже богам ради того, чтобы обладать этой женщиной. И отстранился, когда она протянула к нему руки, чтобы поцеловать. Не как сестра, но как любовница.
Джанаан застыла в растерянности — вычерненные ресницы затрепетали, словно она пыталась сдержать нахлынувшие слезы, — и попятилась, прижимая руку к груди и задыхаясь.
— Вот, значит, как? — спросила она со слезами в голосе.
— Он не простит.
— Да какое тебе дело до его прощения? — зашипела сестра вновь, кривя губы в яростной гримасе.
— Мне — никакого. Но ты любишь его. Я не позволю тебе всё разрушить.
— Что ж, прокляни меня, если желаешь, брат, — выплюнула Джанаан и отвернулась, кусая губы. — Раз считаешь, что я предала тебя, выбрав его.
— На что тебе мои проклятия? Не думаю, что ты проделала такой путь ради них.
— Я… — она осеклась, схватилась рукой за горло и жалобно всхлипнула. — Я лишь пыталась…
— Ты поступила так, как считала нужным. И ты была права. Тарханы дрались бы из-за тебя, как дикие собаки, пока мне всё же не пришлось бы выбрать тебе мужа.
— И теперь ты говоришь со мной, словно я… чужая, — выплюнула Джанаан и отшатнулась, стоило лишь коснуться ее плеча. — Твой трон, твой Калормен, твой мир, даже сыновья — и те только твои, а я для них лишь женщина, приведшая их в этот мир. Всё ради тебя и ничего взамен! — бросила она и отшатнулась вновь. Почти взвизгнула. Как любимая гончая, не понимающая, за что хозяин вдруг отвесил ей пинка, ведь она так старалась ему угодить.
— Тебе ли бояться жен и наложниц?
Джанаан задрожала, всхлипнула вновь, прижимая к лицу руку в темных гранатовых перстнях, и попросила срывающимся голосом, подняв на него полные слезы глаза.
— Не надо. Умоляю. Не делай этого… только ради меня.
— Это не тебе решать, — ответил Рабадаш и повернулся к дрожащему на ветру пологу. — Я жду тебя в Ташбаане.
— Если ты уйдешь, я убью себя, — выпалила сестра. Почти бросилась за ним, но в последнее мгновение сдержалась и осталась на месте.
— Не убьешь, — ответил Рабадаш. — Ты никогда не сдавалась. Не сдашься и теперь.
И вышел из шатра, не оборачиваясь. В лицо ударил порыв соленого, завывающего всё сильнее и гнущего верхушки деревьев ветра.
Ты слишком сильна для того, чтобы умереть раньше тех, кого ненавидишь. Тем лучше… если ты станешь ненавидеть того, кому желают вечной жизни.
***
У персиков в ташбаанских садах был почти забытый вкус дома. Не у вина, не у слишком острого по арченландским привычкам мяса, а почему-то именно у персиков. Крупных, сладких, с почти лопающейся кожурой и текущим по пальцам соком. Аравис успела съесть целых три, прежде чем заметила направленный на нее задумчивый взгляд.
— Что-то не так?
Не иначе, как она вся перепачкалась этим соком и теперь представляла собой совсем не царственное зрелище. Но возлюбленный супруг ее неожиданно огорошил.
— Думаю, что стоит обсудить торговлю не только нашими металлами, но и местными фруктами, — заметил он, окинув взглядом растущие вокруг деревья. — От Ташбаана не убудет поставлять к королевскому столу ящик-другой. А то наш виноград в сравнении с калорменским кисловат.
Аравис вздохнула, качнула головой и ответила, с сожалением глядя на заполненную доверху вазу:
— Не меньше двух дней через пустыню… Они увянут.
Да и прежде Арченланд вполне обходился за обедами без персиков и южных сладостей. Особенно в виду весьма… натянутых дипломатических отношений. Калормен так и не оборвал их лишь из-за арченландского серебра — лучшего в всем известном Аравис мире.
— Пусть везут ночью, — не согласился Кор.
— Но днем всё равно же…
— Уверен, с этим можно что-нибудь сделать.
Аравис пожала плечами — в таких тонкостях она, как и любая тархина, мало что смыслила, а принцессе Арченланда и вовсе не приходилось задумываться о том, как везти фрукты через пустыню, — и, не удержавшись, вытащила из вазы еще один персик. Надкусила пушистый бочок и блаженно зажмурилась, чувствуя сладость на языке и прохладу обдувающего лицо ветерка.
А потому не сразу заметила возникший в тенях над мраморной дорожкой кроваво-красный силуэт. И невольно вздрогнула, открыв глаза и мгновенно наткнувшись взглядом на чужой. Словно налетела на стену из зеленого льда.
— Ваше Высочество…
— Не трудитесь, тархина, — отмахнулась принцесса Джанаан на попытку их обоих подняться со стульев и поприветствовать ее подобающим поклоном. — Я лишь искала сына. Он любит бродить по здешним садам.
— Соболезную вашему горю, госпожа, — осторожно ответила Аравис. Как бы ни относилась она к тисроку, его сестра потеряла сына и ничем не заслуживала…
Принцесса остановилась и повернула к ней застывшее золотисто-смуглой маской лицо под кроваво-красной накидкой. Посмотрела Аравис прямо в глаза и ответила ледяным тоном:
— Избавьте меня от ваших лживых соболезнований, тархина. Я не забыла, как горячо вы были преданы нам в прошлом.
— Вы вправе считать, что я предала вашего брата, — согласилась Аравис недрогнувшим голосом. — Но я и не думала насмехаться над вами и…
Зеленые, отливающие на свету морской голубизной глаза скользнули по ее лицу равнодушным взглядом. Словно искали какую-то… брешь. А затем бросили этот взгляд на Кора. Всего на мгновение, но Аравис стало не по себе.
— Вашим насмешкам, — ответила принцесса, — меня не ранить. Не после того, чтó вы уже сделали. Я молюсь лишь об одном, тархина, — сказала она, и уголки ее подкрашенных губ вдруг дернулись в необъяснимой гримасе горечи. — Я молюсь, чтобы однажды вы посмотрели в глаза мужчине, которого любите больше собственной жизни, и поняли, что он думает лишь о смерти. И всей вашей любви недостаточно для того, чтобы стереть тот позор, что теперь толкает его на острие кинжала. Вы не знаете, какую цену я заплатила, чтобы вырвать его у когтей смерти после того, что вы с ним сотворили. Ваше северное благородство не стоит и медной монеты, если вам мало лишь достойной победы в бою.
— Он ведь ваш брат, — вырвалось у Аравис, и принцесса ответила горьким отчаянным смехом, чуть откинув голову назад. В ушах у нее зазвенели длинные серьги из красного золота.
— Мой брат, — согласилась она, вновь изогнув губы в болезненной улыбке. — Мой любовник. Моя жизнь. И отец моих старших сыновей. Вы, верно, были слишком молоды, чтобы понимать, какие слухи ходят о нас среди тарханов. И ходят не напрасно. В следующий раз, когда вам захочется посмеяться над тем, кто не может вам ответить, вспомните, что его тоже кто-то любит. И куда сильнее, чем способны любить вы.