Аравис подумала бы, что Калормен это заслужил, если бы не знала, что первыми в разразившейся три года назад войне на южных рубежах гибли ни в чем неповинные пахари и рыбаки, а ненавистный тисрок так и пил вино в Ташбаане за сотни миль от кипящих в багровых песках сражений. Будь у него хоть капля совести, он бы отказался от трона, признавая, что неспособен защитить свои границы — неспособен защитить даже Ташбаан, который сам же штурмовал, когда его едва не лишили венца тисрока после смерти отца, — но совести у Рабадаша, верно, не было никогда.
Тем страннее было сознавать, что детей от этого чудовища рожала не кто-нибудь, а Ласаралин. Аравис передергивало от одной мысли, чтобы даже посмотреть на него, как на мужчину, а Ласаралин… Неужели красивые платья и драгоценности оказались для нее дороже? Да, Ласаралин всегда любила красивые вещи, но на взгляд Аравис лучше уж ходить всю оставшуюся жизнь босой и в рубище, чем терпеть в своей постели калорменского тисрока в обмен на платья и драгоценности. Как можно… после того, как Ласаралин своими глазами видела того мечущегося зверя, готового голыми руками разорвать в клочья всякого, кто повинен в исчезновении королевы Сьюзен?
Или не видела? Аравис уже не могла вспомнить, как ни старалась, но вместе с тем знала: уж слышала Ласаралин его прекрасно. И все его проклятия в адрес вырвавшейся из его рук женщины, и яд в ответ на слова его родного отца, и даже те удары, которыми он награждал коленопреклонённого Ахошту. К покойному жениху, так и не ставшему ее мужем, Аравис питала очень немного жалости, но и ничуть не удивлялась, что тот при первой же возможности поднял мятеж против ненавистного кронпринца. Жаль, что не преуспел.
Жаль… что она уже никогда не сможет сказать отцу, как безмерно скучала по нему все эти годы и вовсе не желала разбить ему сердце своим неповиновением. Нужно было написать, но она боялась даже не гневного ответа, а того, что он сожжет ее письма, не читая. А затем и писать стало некому. Младшего брата — единственного своего брата — она никогда не знала. Не смогла признаться даже самой себе, что когда слышала эти слова — «брат, любимый мой брат», — то думала о Корине. И лишь потом вспоминала о родных по крови. О давно истлевших костях в оставшейся в землях Калавара могиле и о двенадцатилетнем мальчике, которого не видела с тех самых пор, когда он только учился говорить. Да помнил ли он хоть что-нибудь о покинувшей Калормен сестре?
Нет. Мальчик в кроваво-красном кафтане стоял на ступенях ташбаанского дворца, заложив руки за спину — такое забавное, невольное подражание взрослым мужчинам, — смотрел на спешивающихся под дождем арченландцев и задумчиво хмурил брови, увидев, как одна из женщин прячет лицо от хлещущей с небес воды так, словно с рождения привыкла закрывать его краем накидки от песка и ветра. Узнал ее лишь потому, что она была единственной такой женщиной в свите арченландского принца.
— Приветствую вас в Ташбаане, Ваше Высочество. Я тархан Фарис, сын тархана Кидраша и господин Калавара, — заговорил мальчик звонким голосом, а Аравис едва не запнулась, увидев в его лице отражение отца и старшего брата разом. Словно их лица — такие родные и… мертвые — на мгновение проступили сквозь эти совсем детские черты, глянули его карими глазами и улыбнулись его губами.
Ты здесь. Ты всё же возвратилась домой.
— Возлюбленная сестра, — продолжил мальчик, робко переведя взгляд на отнявшую от лица накидку Аравис, словно всё еще боялся ошибиться. — Вы совсем промокли под дождем. Позвольте проводить вас и ваших спутников в приготовленные для вас покои.
— Благодарю, милый брат, — ответила Аравис, не сумев сдержать дрожи в голосе, и почувствовала, как ее руки коснулись пальцы мужа. — Я… так рада нашей встрече.
Он ведь прочел ее письмо? Она не получила ответа ни от него, ни от Ласаралин, но… он ведь не сжег его, не читая?
— Как и я, сестра, — еще тише сказал мальчик и будто понял, о чем она думает. — Ваше письмо… было настоящим подарком, и я…
— Милостивый тархан, — рассмеялся у него за спиной, перекрывая шум дождя, женский голос, и она выплыла из высоких дворцовых дверей, словно дикий лебедь. Белоликая, синеглазая, окутанная иссиня-темными кудрями и мгновенно привлекшая к себе взгляды всех мужчин. И тоже облаченная в красное. — Что же вы держите гостей нашего повелителя, да живет он вечно, на пороге? Идемте скорее, Ваше Высочество, вы, верно, совсем продрогли с дороги. А вы ступайте к своей дорогой матушке, благородный тархан, она ждет вас в своих покоях.
Повелителя, раздраженно повторила в мыслях Аравис, но спорить не стала. И понадеялась, что это далеко не последняя ее встреча с братом.
— Мое имя Ясаман, — продолжила незнакомка, повернувшись с грацией горной лани и поманив гостей белой рукой в полудюжине тонких колец с рубинами. Всего лишь «Ясаман»? Не тархина? — Мне велено убедиться, что благородные господа не будут ни в чем нуждаться во дворце нашего повелителя.
Благородные господа, судя по их потерянным взглядам, мечтали лишь о том, чтобы узнать об этом дивном создании хоть что-то еще, кроме ее имени. Чем немедля вызывали безмолвное возмущение среди сопровождавших Аравис женщин. Ох, не миновать этим господам нагоняя от любящих жен и сестер по истечении дня. Аравис же больше занимало другое. Она ждала, что их разместят в одном из гостевых дворцов, но тисроку, верно, не давал покоя побег королевы Сьюзен. В случае беды… из его дворца бежать будет некуда. И этот красный цвет…
Сновавшие по высоким беломраморным коридорам слуги провожали арченландцев задумчивыми взглядами, а Аравис подмечала вновь и вновь, что каждый из них облачен в красное. Одно-два платья ничего бы не значили, но когда даже рабов одевают во все оттенки алого и винного цвета…
— В чем дело? — шепотом спросил Кор, заметив ее настороженность, и она почти прижалась к его плечу, чтобы ответить еще тише.
— Двор в трауре. Красное надевают, когда умирает кто-то из правящей династии.
Но кто? У Рабадаша осталось не так уж много родичей — брат и вовсе один, а сестры… Сестрой он называл лишь одну из дочерей своего отца, и в последние годы она почти не покидала южных рубежей, неожиданно для всех — во всяком случае, для послов из других королевств, — выйдя замуж за одного из тарханов в самый разгар последней войны с пустынниками. Неужели… кто-то из детей? Но дети у тисрока были лишь от Ласаралин и… Она родила несколько месяцев назад, но вдруг это какая-то болезнь и…?
— Скажите, Ясаман, а как здоровье тархины Ласаралин и ее сыновей?
— Прекрасно, — ослепительно улыбнулась та, обернувшись через плечо и вновь превратив арченландских мужчин в потерянных юнцов. — Юные принцы — самые очаровательные младенцы на свете. А их сестра обещает вырасти в такую же красавицу, что и ее мать. Вы непременно должны познакомиться с ней, тархина. Клянусь, более грациозного создания не найти во всей империи.
У Кора недовольно дрогнули губы, но, слава Аслану, ее наставления не пропали даром. О том, что в Калормене женщина не имеет прав на титул мужа, Аравис напомнила ему трижды. Последний раз — перед самыми воротами Ташбаана под грохот ливня о почерневшую мостовую.
— Здесь я тархина Аравис, а не принцесса. Они называли бы меня принцессой, родись я в чужих землях, но по рождению я одна из них и не могу зваться иначе, чем титулом, данным мне моим отцом. Даже Ласаралин осталась тархиной, хотя она жена тисрока, а я не могу стоять выше нее.