Драконы гор мой стерегут покой,
Закольцевав хвосты под облаками,
И просто нет возможности такой —
Разжалобить тоскою белый камень.
Здесь бьют ключи благословенных вод,
Их разговор студён и равнодушен.
И жизнь моя размеренно течёт,
И ритм её дыханию послушен.
«Здесь шум дождя такой же, как везде…»
Здесь шум дождя такой же, как везде,
Когда он пляской распаляет бубен,
Стуча босою пяткой по воде
Среди обычных неприметных буден.
По крыше скачет мойщик черепиц,
Журча, стекает в реку с косогора,
Пугает громом гордых белых птиц
И намывает в лужах много сора.
Он пахнет небом, ухарь, вертопрах,
Переселяясь из высоких далей
И прибивая паданки в садах,
Он знает, что внизу его не ждали.
Но роз благоуханная пора
Его цветеньем манит благодатным,
И он кропит их венчики с утра,
Встречаясь с обожаньем ароматным.
Да, розы в дождь сияют красотой!
Целуя влагу алыми губами,
Они роднятся с синей высотой,
Что за шипы цепляется краями.
А за дождём белеет пелена
Пологих гор, и дальше — только ветер.
Его бежит за тучами волна,
И мир под ним сверкает, чист и светел…
«Садилась солнца половина…»
Садилась солнца половина,
Под тучей спрятав медный бок.
Горела медью полонина,
Тянулся ветер на восток.
Простор страдал одышкой пряной
И сливы дикие ронял,
На травы вечер падал пьяный
Под спуд листвяных одеял.
На виноградник свет ложился
Прощальным радостным мазком,
И птичий голос нежно лился,
И пахло мёдом и вином.
«Террариум страстей к действительности глух…»
Террариум страстей к действительности глух.
Как цепок взор судьбы за стёклами разлада!
Летит моя душа над памятью, как пух,
Ей больше ничего из прошлого не надо.
Там, в призрачной дали, растаял чей-то смех, —
Злорадства не снести родному поголовью…
Что ж, кажется, и я развеюсь без помех,
Довольствуясь вполне лишь волей, да любовью.
Открыт ветрам простор широкий и святой,
Внизу бежит река, вверху над крышей — аист.
Со старых гор закат струится золотой
И я сама к себе испытываю зависть.
Кивают мне цветы и терпкая полынь,
Цепляют за подол кусты чертополоха,
А месяц молодой на бархатную синь
Насыпал из рожка блескучего гороха.
Волынки голос пьян, он, медленно-тягуч,
От Вырбицы плывёт на лодочке воздушной,
Свой в летнем вечеру обыгрывая ключ,
Дыханью ветерка неспешного послушный.
Ничто не тяготит разнежившихся дум,
И непривычный штиль не предвещает бури.
Уляжется за мной и оборвётся шум,
И лишь вода в реке со мной побалагурит.
Назавтра снова день и, может быть, дожди,
Я разожгу огонь не для тепла — для счастья,
Что, верится, споёт волынкою в груди,
Попавшись и в мои бесхитростные снасти.
«Я всю жизнь сторонилась симметрии, нет в ней искусства…»
Я всю жизнь сторонилась симметрии, нет в ней искусства,
Есть лишь искус красивости, глаз услаждающий штамп.
Симметричность мышления — это продуманность чувства,
А любовь — непорочная дева, не женщина — вамп.
У любви серафимы живут над крыльцом под застрехой,
Ей на косы в ночи переносят огни светляки.
Для любви все сердца, словно воск, но не станет потехой
Чьё-то сердце в огонь опрокинуть иль в недра тоски.
У любви всё открыто, распахнуты настежь оконца,
Ей хитрить ни к чему, ей противна искусственность слов…
Потому так нечаянна радость — влюбиться под солнцем,
Где давно от симметрии денег страдает любовь.