Панкратов наклонился к Тимуру:
– Ты что-нибудь про это знаешь?
– Нет.
– Нет?
– Нет.
– Ну, нет так нет.
– Михаил Юрьевич, это не моя тайна.
– Понимаю. Так бы сразу и сказал.
– Взрыв на Северном Кавказе угрожает стабильности всей России. Серьезный бизнес невозможен в условиях нестабильности. Вот почему я сказал и продолжаю утверждать, что осетино-ингушский антагонизм есть очень серьезная проблема для всех нас. Даже для тех, чей бизнес никак не связан с Кавказом.
– Игорь Олегович, переходи к делу, – перебил Гурова человек, для которого слова «сибирский алюминий» были неотрывны от его имени, как титул. – У тебя есть конкретные предложения?
– Есть. Уважаемый профессор предвосхитил мои мысли. План Маршалла для Северного Кавказа – вот что может стать выходом. Сейчас здесь собрались самые крупные бизнесмены России. В наших силах повязать весь Кавказ экономическими узами, сделать так, чтобы ни одна республика не могла существовать без другой. Кабарда без нефти Чечни, Осетия без пшеницы ингушей, Дагестан без химии и двигателей из Осетии. Экономика уничтожит сепаратизм, люди получат работу с достойной оплатой, на родину потянутся десятки тысяч кавказцев, которые сегодня вынуждены искать кусок хлеба на чужбине. Это в наших интересах. Для большого бизнеса нужен мир. Его не может обеспечить политика. Его не может обеспечить религия. Мир может обеспечить только бизнес. Любой. Нефть, сталь, водка. Материальное содержание бизнеса не имеет значения, важна его социальная составляющая. И если мы не временщики, если мы хотим для нашей страны мира и процветания, от этой ответственности нам никуда не уйти.
– Еще конкретней, – предложил «Сибирский алюминий». – Как я понял, самое больное место сейчас – Беслан. Что можно и нужно сделать?
– У меня нет ответа на этот вопрос, – признался Гуров. – Надеюсь, его поможет найти присутствующий здесь отец Георгий. Он общепризнанный эксперт по межконфессиальным отношениям, доктор теологии, автор многих книг, которых мы не читали, в чем и должны со стыдом сознаться. Пожалуйста, отец Георгий!
Доктор теологии оказался оказался довольно невзрачным человеком лет шестидесяти, среднего роста, лысоватым, с аккуратной седой бородкой, в темном костюме и черном свитере под горло с белой полоской рубашки. Только это и выдавало в нем священнослужителя – не православного, а баптистского пастора. Он вышел к трибуне, остановился рядом с ней и смущенно развел руками:
– Никогда не думал, что мне придется выступать перед такой представительной аудиторией.
– Не скромничайте, – возразил Гуров. – В Ватикане вы два часа говорили перед Иоанном Павлом Вторым и его советниками. А мы здесь все вместе взятые рангом пониже Папы.
– С Пантификом я говорил на языке, который мы оба хорошо понимаем, – с мягкой улыбкой ответил отец Георгий. – На каком языке говорить здесь – право, не знаю.
– На русском, – вмешался «Норильский никель». – Мы поймем. А чего не поймем, переспросим. Что может примирить осетин с ингушами?
– Покаяние.
По напряженному молчанию аудитории он понял, что нужны объяснения. Объяснил – с той же мягкой доверительной улыбкой, которая невольно вызывала ответную доверительность слушателей и выдавала в священнике умелого и опытного проповедника:
– Здесь было сказано: преступники не имеют национальности. Имеют. Коллективная ответственность народа за своих козлищ существовала с дохристианский времен. Она существует и сейчас. О ней не часто вспоминают, но ее никто не отменял.
– Кто перед кем должен покаяться? – уточнил Гуров.
– Не берусь судить. Но если действительно террористами были ингуши и ингушский народ их осуждает, ингуши и должны покаяться перед осетинами. За своих козлищ.
– Нереально, – подала реплику «Северсталь». – Ингуши мусульмане, осетины православные. Они не договорятся.
– Это самый сложный и больной вопрос современности, – согласился отец Георгий. – Как примирить христианство с исламом? Возможно ли примирение? Об этом можно рассуждать очень долго. Я выскажу свое мнение. Оно такое: да, возможно. Оно не просто возможно, оно неизбежно. В основе любой религии – любовь, миролюбие. Всевышний един. К пониманию этого человечество обязательно придет.
– А если не придет? – спросил «Норильский никель».
– Оно погибнет.
– Веселенькую перспективу вы нам нарисовали. Давайте попробуем подвести итоги, – предложил Гуров. – Как должен быть выглядеть акт покаяния ингушей перед осетинами? Кто какие действия должен совершить? Мы должны все представлять, если хотим реализовать эту идею.
– А вы этого хотите? – с интересом спросил отец Георгий.
– Да.
– Сама процедура не представляется мне сложной. Если ингушские старейшины придут с покаянием к старейшинам Осетии, этого будет достаточно. Сложность в другом. Кто выступит в роли посредника? Это должен быть человек, одинаково авторитетный для осетин и для ингушей. Высокий моральный авторитет. Такой, скажем, как мать Тереза или доктор Швейцер. Такого человека нет.
– Такой человек есть, – неожиданно для себя сказал Тимур.
Все присутствующие обернулись к нему.
– Кто? – спросил Гуров. – Мы его знаем?
– Кое-кто знает. Тот, кто давно занимается водкой. Водка «Дорохово».
– Хаджаев? – предположил Пекарский.
– Да, – подтвердил Тимур. – Алихан Хаджаев.
II
О трагедии в Беслане Алихан Хаджаев узнал только через два месяца от молодой женщины, учительницы из Владикавказа, которая привела к нему в горы десятилетнего сына. У него вдруг начала отсыхать рука. Врачи не смогли определить причину болезни. Не помогали ни физиотерапия, ни лечебный массаж, ни медикаментозные курсы. Намаявшись по больницам, отчаявшаяся мать прослышала про целителя, который живет бирюком в горной хижине, лечит травами и наложением рук и при этом не берет денег. Об его исцелениях рассказывали чудеса. Он избавлял от бесплодия, лечил трофические язвы, парализованные у него начинали ходить. В ближайшей деревне, от которой до хижины целителя было километров пятнадцать по бездорожью и козьим тропам, его звали Али и считали святым. К нему она и отправилась с больным сыном и страшной вестью о трагедии в Беслане.
Путь Алихана от ворот Владимирской психушки до хижины в горах занял почти два года. Он пешком обошел все северные храмы и монастыри. В одних задерживался на два-три дня, в других жил по несколько месяцев. Он словно бы впитывал в себя энергию древних намоленных мест, насыщался ею, как истощенный колодезь наполняется водой. И когда чувствовал, что приток энергии прекратился, что святая земля уже ничего не может ему добавить, шел дальше.
В монастырях ему давали кров, благословляли на хозяйственные работы, вместе с послушниками он разделял трапезу. Он отстаивал заутренние и всенощные, но никогда не молился, не исповедовался и не причащался святых тайн. Когда дьякон вопрошал с амвона: «Веруешь ли ты в единого Бога нашего, Вседержителя?» – отвечал: «Верую». Но его Бог не был русским Богом-Вседержителем, его Бог был осетинским Стыр Хуцау, Большим Богом, Богом Богов, включающим в себя и христианского Всевышнего, и иудейского Яхве, и мусульманского Аллаха, и даже, может быть, Кришну и Будду, о которых у Алихана были самые смутные представления. Как и многие осетины, он был больше язычником, чем православным христианином, но никогда не задумывался о своем отношении к религии и к ее формам. Он ощущал в себе присутствие Бога, исполнял повеления Его так, как понимал их душой. И этого было достаточно.
В Юрьевском монастыре под Великим Новгородом он вдруг понял, что обет, который он дал себе, отправляясь в Троицко-Сергиевскую лавру, этот обет исполнен. Алихан вернулся во Владикавказ и застал отца при смерти. Он успел принять его последний вздох и увидел в этом волю провидения, которая заставила его вернуться домой. Дочери испугались и не сразу узнали отца в чужом человеке, похожем на бродягу, совершенно седого, с черной неухоженной бородой. Мадина встретила мужа как брата.