Реваз обмер. Окаменев плечами, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не обернуться в сторону машин, откуда донеслись выстрелы, хрипло спросил:
– Это – зачем?
– Не понимаете? – холодно удивился Тимур. – За тем же. Чтобы у вас не осталось сомнений в серьезности наших намерений. Слова – это слова. Убеждают не слова, убеждают дела. Ничего личного, уважаемый Реваз. А что бы вы сделали на моем месте?
– Чего вы добиваетесь?
– Вот мы и начали разговор…
Тимур бросил головешку в костер и вернулся за стол.
– Мы хотим, чтобы в Москве забыли про Поти. Нет никакого Поти. Нет никакого спирта. Это скажете вы. Вам поверят. Вы отдали дань уважения памяти Тенгиза, заодно навели справки. Что произошло с Гиви, вы не знаете. Никто не знает. А Тенгиз… Тенгиза спутали с кем-то другим.
– А если я скажу «нет»?
– Значит, я в вас ошибся.
– Уберете меня, приедут другие, – хмуро предупредил Реваз.
– Как раз этого мы не хотим. Мы не хотим войны. Вы вернетесь в Москву живым и здоровым. Мои люди отвезут вас в аэропорт. Мы не боимся войны. Но война для бизнеса – это всегда плохо.
– Поти – это Грузия, – напомнил Реваз. – Вы работаете на нашей земле…
– А вот этого не надо, – оборвал Тимур. – Не надо этого. С таким же успехом мы можем сделать предъяву вам: вы работаете в Москве, на российской земле. Пусть политикой занимаются политики. А мы люди дела и всегда можем договориться к взаимной выгоде.
– В чем моя выгода?
– Хороший вопрос. Вы можете принять участие в нашем бизнесе. Как партнер. Вы держите оптовые рынки. Мы можем поставлять вам водку. В любых количествах, по льготным ценам. Это и есть ваша выгода.
Реваз умел быстро считать. Предложение было очень заманчивым. В Москве осетинская водка шла нарасхват. Она была дешевле самых дешевых водок российских производителей. При большом обороте, да по льготным ценам…
Но в переговорах нельзя обнаруживать свою заинтересованность. Поэтому Реваз пренебрежительно отмахнулся:
– Осетинская водка! Да кому она нужна? Ею только травиться!
– Ошибаетесь, – возразил Тимур. – Нашей водкой не отравился никто. Эти слухи распускают наши конкуренты. Потому что не могут тягаться с нами ни по качеству, ни по цене.
– Я подумаю, – неопределенно пообещал Реваз.
– Когда примете решение, дайте знать. Наш человек свяжется с вами.
Разговор подошел к логическому концу, но Тимур продолжал сидеть, глядя на собеседника с насмешливым интересом и даже как бы с сочувствием.
– Это все? – прервал Реваз затянувшееся молчание.
– Не совсем. Ваш помощник. Вы сами решите эту проблему? Или лучше мы?
– Я? Что я? – испугался Лис.
– В чем проблема? – не понял Реваз.
– Вы же не хотите, чтобы о том, что здесь произошло, узнали в Москве? Мы провели деловые переговоры, но это как посмотреть. Можно и по-другому: уважаемый Реваз струсил.
– Шеф! – в ужасе закричал Лис. – Я буду молчать, клянусь! Вы мне как отец! Шеф! Верьте мне, я буду молчать!
– Верю, – мертвым голосом произнес Реваз и перевел на Тимура тяжелый взгляд: – Вы.
Лис вскочил и зайцем метнулся в кусты. Автоматная очередь срезала его в метре от спасительной темноты.
Тимур встал.
– Теперь все. Счастливого пути, уважаемый Реваз.
На черном «Гранд чероки» Реваза отвезли в Батуми и проводили до самолетного трапа. Все два часа полета он просидел, до белых костяшек сжимая тяжелые кулаки и кусая массивный золотой перстень на короткопалой руке. И все два часа в ушах у него стоял предсмертный заячий крик Лиса и преследовал запах жженой резины от горящих «Нив». Только когда самолет пошел на посадку, он постарался успокоиться.
Что, собственно, случилось? Ничего не случилось. Он достойно и с выгодой для себя избежал смертельной опасности. Это главное. А все остальное не имеет значения.
Что же до Тимура Русланова… Еще не вечер. Не вечер еще. Гора с горой не сходится, а человек с человеком сходится. Сойдутся и они. И тогда уж Реваз припомнит ему эту ночь. Припомнит, припомнит! «Ничего личного». Ты еще не знаешь, фраер, с кем связался!..
Между тем на рейде Поти бросил якорь еще один танкер, а еще два болтались в Атлантике тяжелыми ржавыми утюгами. Неостановимо, как маховики хорошо отлаженного механизма, разворачивался масштабный бизнес, втягивая в свою орбиту людей, как речная стремнина увлекает кружащие в тихой заводе листья. Истоки его были в событиях пятилетней давности и еще раньше – во временах антиалкогольной кампании Горбачева.
Часть первая
Осетинский транзит
Глава первая
I
Водка в России никогда не была просто напитком, как виски для американцев или вино для французов. В разные времена российской истории она выполняла разные функции.
При Екатерине Второй водка была знаком монаршей милости, императрица даровала право домашнего винокурения дворянам – в зависимости от родовитости и заслуг перед Отечеством. Никогда раньше и никогда позже в России не делали таких водок. Помещики похвалялись своей водкой перед соседями, как лошадьми и охотничьими собаками, русские дипломаты везли водку в подарок иностранным государям.
В 1917 году и в гражданскую войну водка стала мощным катализатором революционной активности народных масс. Содержимое разграбленных казенных складов питало взаимную животную жестокость и темных крестьян-красноармейцев, и белого офицерства благородных кровей. Кружка спирта и трехлитровая «четверть» мутной самогонки стали такими же знаками времени, как виселица, тачанка и тупорылый пулемет «максим».
В годы Великой Отечественной войны водке отвели роль средства терапевтического: «наркомовские» «сто грамм» были призваны уберечь солдат от простуд и помочь хоть на короткое время забыть о смерти.
В последние десятилетия советской власти водка была основой экономики: ликероводочная промышленность давала до тридцати пяти процентов доходной части бюджета.
При Ельцине водка стала политикой.
Тимур Русланов, молодой инженер-механик, выпускник Северо-Кавказского горно-металлургического института, примерно так представлял себе разговоры, которые на заре перестройки велись в Кремле:
– Давайте, товарищи, обменяемся, – говорил недавно ставший Генеральным секретарем ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев. – Почему не идут реформы? Почему не дает никакого эффекта курс на интенсификацию производства? Мы здесь все свои, поэтому давайте откровенно. Николай Иванович, твое мнение?
– Да какие, к черту, реформы! – отвечал Председатель Совета министров СССР Николай Иванович Рыжков. – Если работяга начинает день со стакана, а кончает бутылкой, о какой интенсификации может идти речь?
– Очень странно слышать это от Председателя Совета министров пролетарского государства, – не преминул сделать втык премьеру секретарь ЦК КПСС Егор Кузьмич Лигачев.
– Бросьте, Егор Кузьмич, – отмахнулся тот. – Вы прекрасно знаете, что я прав.
– Отчасти. Частично. Кое в чем, – признал Лигачев. – Я давно говорю, что с этим надо кончать. Пьянство стало национальным бедствием, водка погубит перестройку. Нужно повести с этим злом самую решительную борьбу!
– Вам хорошо говорить! – вмешался министр финансов Валентин Сергеевич Павлов. – Решительную борьбу! А потом с меня спросится: где деньги? Себестоимость литра спирта шестьдесят копеек. А сколько стоит бутылка водки?
– Сколько? – живо заинтересовался Горбачев.
– Два восемьдесят семь, три шестьдесят два и четыре двенадцать! Чем я заткну такую прореху в бюджете?
– Вы не так считаете! – заявил Лигачев. – А убытки от пьянства на производстве? Неэффективность оборудования, травматизм, поломки станков, низкая производительность труда? А убытки от пьянства в быту? Разрушенные семьи, дети-уроды, преступления, смертность? Вот как надо считать! Программа антиалкогольной кампании готова и ждет утверждения. Дело за тобой, Михаил Сергеевич!
– Поймут ли нас люди? – усомнился Горбачев.
– Не веришь ты в советский народ, в его высокий нравственный потенциал, – горестно укорил Лигачев. – Не веришь, Михаил Сергеевич!