Конечно, мы ни на минуту не собираемся скрывать от трудящихся, в том числе и от Красной Армии, что принципиально мы всегда будем за наступательно-революционную войну в тех условиях, когда она может содействовать освобождению трудящиеся в других странах. Но думать, что на этом принципиальном заявлении можно создать или ≪воспитать≫ действительную идеологию Красной Армии в нынешних условиях, значит не понимать ни Красной Армии, ни нынешних условий. В самом деле, каждый толковый красноармеец не сомневается, что если на нас зимой и весной никто не нападет, то мы-то уж во всяком случае не нарушим мира, а будем изо всех сил залечивать раны, пользуясь передышкой. В нашей истощенной стране мы учимся военному делу, вооружаемся, строим большую армию для того, чтобы обороняться, если на нас нападут. Вот эта ≪доктрина≫ — ясная, простая и отвечающая действительности.
Именно потому, что мы так ставили вопрос весной 1920 года, каждый красноармеец твердо усвоил себе, что буржуазная Польша навязала нам войну, которой мы не хотели, и от которой мы стремились оградить народ величайшими уступками. Именно из этого сознания выросло величайшее возмущение против врага и ненависть к нему. Именно благодаря этому война, начавшись, как оборонительная, могла развернуться как наступательная.
Противоречие между оборонительной пропагандой и наступательным — в конечном счете — характером войны является ≪хорошим≫, жизненным диалектическим противоречием. И у нас нет никакого основания изменять характер и направление нашей военно-воспитательной работы в угоду путаникам, хотя бы и говорящим во имя военной доктрины.
Когда говорят о революционных войнах, то вдохновляются чаще всего воспоминанием о войнах Великой Французской Революции. Таи тоже начали с обороны, на обороне создали армию, затем перешли в наступление. Под звуки марсельезы вооруженные санкюлоты революционным помелом прошлись по всей Европе.
Исторические аналогии — дело очень соблазнительное. Прибегнуть к ним нужно, однако, с осторожностью. Иначе за формальными чертами сходства, можно проглядеть материальные черты различия. Франция в конце XVII столетия была самой богатой и самой цивилизованной страной европейского континента. Россия XX столетия является самой бедной и самой отсталой страной Европы. Революционная задача французской армии имела гораздо более поверхностный характер, чем те революционные задачи, которые стоят перед нами сейчас: тогда дело шло о низвержении ≪тиранов≫, об устранении или смягчении феодального крепостничества. Наше дело идет о полном уничтожении эксплуататорства и классового гнета.
Но и в отношении буржуазно-революционных задач роль оружия Франции, т.-е. передовой страны по отношению к отсталой Европе, оказалась очень ограниченной и преходящей. К моменту падения бонапартизма, выросшего из революционной войны, Европа вернулась к своим королям и феодалам, В той гигантской классовой борьбе, которая разыгрывается ныне, роль военного вмешательства извне может иметь только сопутствующее, содействующее, вспомогательное значение. Военное вмешательство может ускорить развязку и облегчить победу. Но для этого нужно, чтобы революция созрела не только в социальных отношениях, — это уже есть, — но и в политическом сознании. Военное вмешательство — как щипцы акушера: примененное во-время, оно способно облегчить родовые муки; пущенное в ход преждевременно, оно может дать лишь выкидыш.
9. Стратегическое и техническое содержание ≪военной доктрины≫ (маневренность)
Сказанное до сих пор относится не столько к самой Красной Армии, к ее строению и методам действий, сколько к тем политическим задачам, какие ей ставит рабочее государство.
Подойдем теперь к военной доктрине в более узком смысле слова. Мы слышали от тов. Соломина, что до тех пор, пока мы не утвердим доктрины наступательной революционной войны, мы будем путаться и сбиваться в организационных, военно-педагогических и иных вопросах. Однако, этого общего места нам маловато. Вместо того, чтобы повторять, что из хорошей доктрины должны воспоследовать хорошие практические выводы, отчего бы не попробовать эти выводы предъявить? Увы! Как только наши доктринеры попытаются подойти к выводам, они преподносят нам либо беспомощный пересказ задов, либо вреднейшую отсебятину.