Вдвойне испытали его оказавшиеся в окружении сотни тысяч бойцов и командиров Красной армии. Одни, раздавленные этой, казалось, несокрушимой мощью германской военной машины, теряли волю к сопротивлению и сдавались в плен. Другие сражались до последнего патрона, который оставляли для себя. Третьи наперекор всему упорно пробивались на восток для соединения с частями действующей армии. К концу осени 41-го года, когда фронт откатился на сотни километров на восток, лишь немногим по силам оказался долгий и тернистый путь к своим.
27 ноября 1941 года на участке обороны 6-й армии Юго-Западного фронта ненадолго установилось короткое затишье. Морозная дымка укутала окопы и нейтральную полосу. Часовые 417-го стрелкового батальона напрягали слух, чтобы не прозевать вылазку вражеских диверсантов.
К концу подходила вторая смена дежурства, когда в тылу гитлеровцев вспыхнула беспорядочная стрельба. Ее шум нарастал и стремительно накатывался на нейтральную полосу. Резервные огневые группы батальона еще не успели занять места в окопах, как наступила разгадка: из тумана перед ними возникли, словно призраки, размытые силуэты. Заросшие, изможденные лица, истрепанное обмундирование и трофейное оружие говорили сами за себя. Это были окруженцы.
Потом, когда радость встречи прошла и была выпита первая кружка спирта, а затем съедена краюха хлеба, командир батальона, пряча глаза от окруженцев, распорядился, чтобы они сдали оружие старшине и отравились на фильтрацию к особистам. В ответ послышался недовольный ропот. Капитан, потупясь, только развел руками. Этот порядок установил не он, и окруженцам пришлось подчиниться.
Возле блиндажа, в котором располагался фильтрационный пункт Особого отдела НКВД СССР 6-й армии, выстроилась молчаливая очередь. Бойцы нервно переминались с ноги на ногу и исподлобья постреливали колючими взглядами на брезентовый полог, закрывавший вход. За ним происходило что-то непонятное. Прошло пять минут, десять. Но никого в блиндаж так и не вызвали. Похоже, особист решил поиграть на нервах окруженцев.
Но те, кто так думал, были не правы. В это время оперуполномоченный лейтенант государственной безопасности Виктор Макеев просматривал документы окруженцев. Опрос он решил начать со старшего лейтенанта Прядко. Его настораживало то, что разношерстную группу бойцов и младших командиров возглавил не политрук или строевой офицер, а какой-то интендант. Здесь, как ему казалось, было что-то нечисто, и в голове зароилось подозрение, как бы тот не оказался подсадной уткой гитлеровской разведки. За пять месяцев войны Макеев насмотрелся всякого и уже ничему не удивлялся. На всякий случай, расстегнув кобру и проверив пистолет, он приказал сержанту вызвать Прядко.
Прядко решительно вошел в блиндаж и, освоившись с полумраком, уселся на табурет, не спрашивая разрешения. В свете чадящего фитиля на Макеева из-под буйной пряди волос с вызовом смотрели карие глаза. Судя по всему, перед ним сидел крепкий орешек, и он решил для разминки «поколоть» его на косвенных признаках.
Это ничего не дало. Прядко держался уверенно и без запинок отвечал на самые каверзные вопросы. Не взял его Макеев и на испуг. На обвинение в лоб в связях с гитлеровской разведкой последовал ироничный и хлесткий ответ. В душе Макеева начали вскипать раздражение и злость, но разум взял верх, и тогда он иными глазами посмотрел на дерзкого, не лезущего за словом в карман интенданта. Тот, похоже, оказался настоящей оперативной находкой.
В те тяжелейшие дни, когда обстановка на фронте менялась каждый день и враг, казалось, находился повсюду, иметь в чужом стане свои глаза и уши было пределом мечтаний военных контрразведчиков. Но Макеев не спешил с решением. Гитлеровцы тоже не лыком были шиты. Опасаясь самому оказаться игрушкой в руках абвера, он продолжил дальнейшую проверку Петра Прядко.
Она заняла не больше часа. В группе окруженцев оказались сослуживцы, знавшие Петра еще по довоенным временам. Главным же аргументом, убедившим Макеева в мысли задействовать его в качестве зафронтового агента, было то, что Прядко ни минуты не находился во вражеском плену, а значит, не мог быть завербован. Это свое предложение Макеев в тот же день доложил начальнику Особого отдела НКВД СССР 6-й армии капитану государственной безопасности Павлу Рязанцеву. Тот после ряда уточняющих вопросов согласился и потребовал дело в долгий ящик не откладывать.