Главным аргументом милитариста становится «сибирский холод». Если бы Россия сохранила Аляску, империалист жаловался бы на её плохой климат. Что Сибирь с 1960-х годов кормит всю империю своей нефтью и газом, империалист из сознания вытесняет. Если Россия завоевала Ниццу, и на её климат жаловались бы.
Российские овощи и зерновые прекрасно приспособлены к российскому климату. Проблемы начнутся с потеплением: озимые хорошо приспособлены к холодным снежным зимам, и плохо — к бесснежным, пусть даже тёплым. Они будут гибнуть от вымокания и преть (Смирнов, 2006, 48).
Россия — страна с континентальным климатом. Этот климат может иметь среднюю годовую температуру ниже, чем морской. Однако, для проживания температура не решающий фактор. Например, на Камчатке основной климат — морской, неблагоприятный для зерновых и большинства овощей из-за холодного и дождливого лета. Тут же есть Камчатская впадина, — регион, благодаря высоким горам имеющий континентальный климат: сильные морозы, малоснежность, ранняя весна. Тут выращивают зерновые культуры и даже помидоры. Однако, и морской климат на Камчатке не помеха жизни: ведь в этом море лососевые рыбы.
Милитаризм вожделенно смотрит на всех соседей, но, когда он плачется на мороз, то особенно завидует, конечно, соседям южным. Между тем, комфортные условия для любой работы лежат в диапазоне от 12 до 24 градусов тепла. Выше этого — растёт число несчастных случаев, резко падает производительность труда.
«В Сибири … озимые культуры не растут — убиваются зимой морозами» (Паршев, 2000, с. 48). Неверно: с момента завоевания (или колонизации — в общем, тот же процесс, что при переходе Америки от индейцев к европейцам) Сибири в XVII веке русские получали тут прекрасные урожаи озимых. Однако, советская номенклатура сократила долю озимой ржи до 5 %, заставив сеять яровые — и урожаи резко сократились (Смирнов, 2006, с. 50).
Российский империализм, что характерно, не помнит, что коренное население Камчатки — ительмены — все погибли от оспы, занесённой русскими, в 1769 году. Впрочем, в официальных бумагах «ительменами» до сих пор именуются некоторые вполне русские люди, в которых есть ничтожная доля ительменской крови.
Морской климат в Исландии, континентальный — в Татарстане. Среднегодовая температура в Исландии на градус выше. Однако, в Исландии почти нет лета — там средняя летняя температура невысокая. В результате, в Татарстане в 20 раз выше плотность населения — даже резко континентальный климат оказывается благоприятнее для хозяйства. Он таким был и до открытия нефтяных месторождений.
Татарстан — среднее Поволжье — в Х веке был развит настолько, что воевода и дядя князя Владимира отговорил племянника нападать на этот регион (тогда — Булгарский эмират): «Такие не будут нам давать дани: они все в сапогах; пойдём искать лапотников». Сапоги — признак зажиточности (слово «сапог» пришло в русский из тюрского). Тысячу лет спустя большинство русских крестьян ходили в лаптях, сапог оставался предметом роскоши.
Теперь среднее Поволжье — русское. Никаких восторгов и благодарности империалист не испытывает. Он не благодарен и за русские чернозёмы, по качеству превосходящие американские, сибирские и канадские. «Русские» чернозёмы по происхождению — не русские, чернозёмы образуются лишь в степи, и русские, выйдя за пределы Волго-Окского междуречья, повели слишком интенсивную запашку. В XVI–XVII веках степи распахивались ещё не очень значительно, у казачества были другие заботы, а вот с XVIII века чернозём начал разрушаться. Тем не менее, самый большой удар по чернозёму был нанесён за считаные годы правления Хрущёва, когда тут стали насаждать кукурузу.
Империализм изначально основан на зависти, и зависть сопровождает его постоянно в самой простой форме: ложное представление о мире. Ему кажется, что японский Хоккайдо — субтропики (а тут многомесячный снежный покров), что в Канаде зима «мягче, чем даже в Польше» (Паршев, 2000, 45) — а зима в Канаде холоднее (средняя температура Варшавы в январе менее трёх градусов мороза, Монреаля — почти 9). Климат Монреаля аналогичен климату вполне российского Белгорода. Для яровых важно, чтобы летом было тепло, температура зимы их безразлична, а «что касается летнего тепла, то хоть в России, хоть в Канаде его как раз хватает на всей пригодной для земледелия площади» (Смирнов, 2006, 51).
Империализм утверждает: «В Западной Европе тёплый ветер дует всегда, поэтому к тому же (внимание, садоводы и огородники) не бывает заморозков (!!!)» (с. 40). Между тем, заморозки бывают даже в Англии, да что там — в Италии апельсинам угрожают заморозки до 6 градусов ниже нуля. В связи с чем И.Ю.Смирнов, подробно проанализировавший миф о российском климате, процитировал басню Крылова:
«Вот там-то прямо рай! И вспомнишь, так душе отрада! Ни шуб, ни свеч совсем не надо: Не знаешь век, что есть ночная тень, И круглый божий год всё видишь майский день. Никто там не садит, ни сеет: А если б посмотрел, что там растёт и зреет! Вот в Риме, например, я видел огурец: Ах, мой творец! И по сию не вспомнюсь пору! Поверишь ли? ну, право, был он с гору».Миф о русском холоде гласит, что есть «закон природы», по которому нормальное хозяйство возможно лишь там, где среднегодовая температура не ниже двух градусов мороза. Во-первых, это неверно. Во-вторых, абсолютное большинство российских территорией имеют среднегодовую температуру теплее этих минус двух. «Минус два» — это Воркута, к примеру.
Впрочем, «минус два» — не приговор. Зачем было завоёвывать Илимск, в котором среднегодовая температура минус 3,6? Затем, что пока тут крестьяне хозяйствовали без опеки государства, они собирали 9-10 центнеров с гектара. В Канаде, в намного более тёплой европейской России в ту же эпоху урожайность редко подымалась выше 6 центнеров.
Миф о холоде утверждает, что Россия экспортирует сырьё, потому что любая техническая переработка обходится дороже, чем на Западе — холод вынуждает больше тратить на энергию. Успешный опыт Канады, Финляндии, Прибалтики это опровергает без труда. Правда, создатели мифов не только подтасовывают факты, но и прямо лгут — ленинская традиция. До революции бюрократия так не поступала.
ДУША РОССИИ И РОССИЯ БЕЗДУШНАЯ
Свящ. Анатолий Жураковский писал в 1916 году, что «в самой глубине русской души заложена тоска о всеобщем счастье, всеобщей гармонии, о спасении всех, даже до единого». Мысль к его времени уже более чем банальная, только спрашивается: точно ли тоскует русская душа о спасении всех? Или всё-таки — о завоевании всех? О, конечно, завоевать, чтобы осчастливить, спасти, гармонизировать, но именно ведь завоевать. Иначе непонятно, с чего бы тосковать — спасение всех вполне во власти Божией, тут верующий радуется, а не тоскует. Тоскует не миссионер, не спасатель, не проповедник, тоскует желающий завоевать и покорить, ибо он уверен, что натолкнётся на сопротивление.
«Призыв в армию» — главная угроза не только для каждого жителя России мужского пола и несовершеннолетнего, но и для женщин, и для стариков, ибо каждый беспокоится и за родственников. Угроза главная, но пустая, потому что родиться в России уже означает быть бессрочно поставленным под ружьё, вне зависимости от возраста, пола, образования.
Есть душа Россия, есть Россия бездушная. Они сосуществуют в пространстве и времени, но отнюдь не мирно. Россия бездушная, Россия военная воюет прежде всего с той Россией, у которой есть душа: сомнения и вера, любовь и ненависть, тоска и радость. Военная душа подменяет сомнения — разведкой, веру — молебнами перед боем, любовь — пожиранием начальства глазами, а ненависть — пожиранием врага зубами. Военная тоска — это отступление, военная радость — наступление.
Война не всегда — сражение, но всегда — армия. Военные веруют, что может быть война без ненависти, война с любовью к убиваемому врагу, с нежным закидыванием вражьего окопа гранатами. Но враг должен быть обязательно. «У меня есть враг, следовательно я — армия». Между тем, враг есть не всегда. Если враг не нападает, его создают, чтобы потом уничтожать, уничтожать, уничтожать… Главное, не уничтожить врага окончательно. Смерть противника, хотя бы потенциального, есть смерть военного, гибель армии.