В январе 1948 г. Госдепартамент США и американские военные и военно-морские атташе в Москве разделяли мнение о том, что, как выразился один атташе, многие советские граждане являются «людьми, которые относятся к войне как единственно возможному освобождению от нового деспотизма». Такие подавленные духом граждане встречались не только на вновь приобретенных территориях и в странах-сателлитах, но и во многих местах самого Советского Союза в значительных количествах. Помощник американского военно-морского атташе в Одессе Дрехер сообщал, что, несмотря на разруху и трудности, которые принесла с собой нацистская интервенция, людей, придерживающихся таких взглядов, на Украине очень много.
Один американский инженер, который возвратился на родину после того, как шестнадцать лет проработал в районе Новосибирска и Омска, заявил в недвусмысленных выражениях, что «народ в том регионе смотрит на Америку как на единственную надежду на выход из их нынешнего состояния». Очевидно, люди, работавшие в регионах Севера и Сибири, были доставлены туда против их воли, но помощник военно-морского атташе в Одессе считал, что подобные настроения широко распространены по Советскому Союзу:
«Уже в первые недели моего пребывания в Одессе я стал слышать разговоры о неудовлетворенности, неприязни и даже жгучей ненависти к режиму. Люди были уверены, что война совсем близко, и хотели знать, что я думаю об этой ситуации. Когда я спрашивал, о какой войне они говорят, то мне отвечали, что они думают о войне с Америкой, и многие ждут ее как освобождение от Советской власти. Поначалу я считал тех людей, которые говорят мне такое, контрразведчиками, старающимися вынудить меня согласиться с ними, а потом взять меня за шкирку, поэтому я относился к ним с чрезвычайной осторожностью... Но год проходил, а я слышал о неудовлетворенности и ненависти с все увеличивавшейся частотой и при таких обстоятельствах, когда общение вряд ли могло быть чем-то иным, чем подлинным и действительно случайным, и я понял, что это надо понимать так, что подобные сентименты действительно сильны и распространены в Одессе... Однажды вечером я зашел в бар одной из главных гостиниц города и уселся рядом с двумя советскими подполковниками. Вскоре мы уже обменивались с ними шутливыми замечаниями. Вопрос о вашей национальности был неизбежен. И я, говоря, что являюсь американцем, всегда внимательно наблюдал за собеседником, чтобы, по возможности, заметить его мгновенную реакцию. В этот раз в этом не было необходимости. Собеседник скривил лицо, изображая крайнюю тревогу, и комично огляделся по сторонам. Я улыбнулся и сказал: "Да, я знаю, что это очень плохо — разговаривать с американцами, поэтому давайте просто прекратим разговор". Собеседник снова огляделся — стулья за спиной его товарища были свободны, а бармен был от нас метрах в трех. «Нет. Послушай меня, американец. Ты меня никогда больше не увидишь. Л если мне опять случится встретиться с тобой, я тебя даже не узнаю. Ты знаешь». Он поднял руки, и, наложив указательный и средний палец одной руки на те же пальцы второй руки, поднес их к глазу — символ, который я так часто видел в России: за решеткой! Ты понимаешь. Но уж если ты здесь, я хочу с тобой поговорить. Я хочу тебе кое-что сказать. Девяносто пять процентов из нас — за вас. Но действуйте сейчас, пока это легко. Не ждите, пока Советы настроят еще самолетов, танков и пушек. Действуйте сейчас". Мы говорили еще пятнадцать минут, и я поинтересовался его биографией. В подобных случаях мне хотелось знать, кто мой собеседник — еще один несчастный украинский националист, или кулацкий сын, или же у него есть особая причина ненавидеть режим. Однако в этот раз моим собеседником оказался урожденный москвич, продукт режима и, как офицер, подверженный наиболее интенсивному политическому внушению. И вес же его ответ был именно таким. Мне вспомнилось письмо, которое в одном из советских черноморских портов в 1949 г. было передано матросу иностранного судна с просьбой отослать его в какую-нибудь американскую газету для публикации. Написанное па английском языке школьного уровня, оно содержало такое предложение: «нам становится радостнее и радостнее всякий раз, когда мы читаем в газетах о какой-то очередной подготовке Америки к войне».
Подобное чувство было широко распространено и в других восточноевропейских странах. Вернувшийся из румынской Констанцы капитан торгового судна докладывал в отделении ЦРУ в Сиэтле, что румынское подполье находится под контролем организации лоцманов. Источник отметил, что лоцманы всегда находят отговорки для того, чтобы задержать вход советских судов в порт, однако сокращают трехчасовую проверку прибывающих и убывающих западных торговых судов до пятнадцати минут, что подтверждает влияние подпольного движения. Источник выяснил, что забросить агентов в Румынию или забрать их оттуда с помощью торговых судов явится легким делом, и уверился в полной поддержке некоторых людей, которые покажут себя, когда представится случай свергнуть коммунистов.
В Польше была в ходу такая шутка: у студента на экзамене спрашивают, что такое Польша. Польша — это моя мать, отвечает студент.
Отлично, говорит экзаменатор, а кто такой Сталин? Великий Сталин — мой отец, находится с ответом студент. Превосходно, экзамен закончен. Пожалуйста, одну секунду, просит студент. Можно мне заметить, что я буду счастлив видеть моих родителей разведенными?
Однако польский информатор американской военно-морской разведки был более осторожен. Он сказал, что, по его мнению, поляки окажут сопротивление коммунистам и Советам только в том случае, когда будут заранее уверены в успехе. Насколько он знал, действующих организаций подпольного сопротивления не было, а некоторые случаи мелкого промышленного саботажа не имели особых последствий. Поляки, сказал информатор, глубоко разочарованы тем, как Ялтинские соглашения повлияли на Польшу, и хотя они остаются преимущественно прозападными, в основном проамериканскими, не склонны рисковать своей жизнью. Информатор был убежден, что если наступит кризис, то католическая церковь обеспечит сопротивление готовой организационной структурой. По его словам, пока продолжает действовать католическая церковь, Западу нечего беспокоиться по поводу создания организации внутреннего сопротивления.
Моряки торгового флота давали офису военно-морской разведки бесценную агентурную информацию по диссидентам, которые могли оказать какую-то помощь по ту сторону «железного занавеса». Среди инакомыслящих были проститутки, зачастую преследуемые властями за операции с твердой валютой внутри страны. Через опросы моряков офис военно-морской разведки отслеживал проституток и бары, где люди собирались, чтобы выразить свое отрицательное отношение к коммунизму. В польском городе Гдыня «бизнес-девочки» были настроены антикоммунистически, поскольку их активно преследовала полиция. Увольнение на берег для большинства матросов из Скандинавии, Великобритании и США заканчивалось в «Гранд-Отеле», где можно было выпить и потанцевать. Женщины очень умело водили за нос полицию и всячески старались не быть замеченными в компании с моряками на выходе из отеля. Некоторые из них были хорошо известны морякам, регулярно заходившим в Гдыню, они были опытными и ловкими менялами, с готовностью менявшими валюту знакомым матросам. Что касается полиции, то она с рвением задерживала женщин, имевших при себе иностранные деньги. Одна из самых известных проституток была известна под именем Жанетта, ей было двадцать пять лет, она говорила по-польски, по-немецки и по-французски и на ломаных английском и скандинавских языках. Другую звали Люсия, ей было тридцать пять лет, и она пользовалась большим спросом у моряков. Обе действовали в «Гранд-Отеле» и считались настоящими антикоммунистами. На противоположной стороне улицы, рядом с консульством Дании, имелось другое танцевальное заведение, которое было любимой ночной «точкой» для членов партии. Тамошние проститутки считались ненадежными.