Одной из черт, выделявшей его среди остальных его соратников, было его сострадание к другим. «Трудно себе вообразить, – пишет Тарн, – насколько странным казалось это милосердие современникам, по крайней мере грекам; ни один государственный деятель во всю историю Греции, я думаю, не выказывал жалости: это говорило о недостаточной мужественности и разрешалось разве что поэтам и философам»[51]. В Эфесе Александр остановил казнь олигархов, потому что знал, не останови людей, и они «предадут смерти вместе с виновными и других, иные из ненависти, иные, позарившись на их добро» (Арриан. I). При осаде Милета, когда некоторые из осажденных искали убежища на острове, Александр, видя, что они «будут сражаться, пока живы, проникся к ним сочувствием», поскольку они казались ему и отважными и верными людьми», он заключил с ними перемирие на условиях, что они станут его воинами (там же. I). После сражения при Иссе он выказал милость к фиванским послам, отчасти из-за жалости к Фивам, о разрушении которых он сожалел (там же. II). По пути назад из Индии, проходя маршем пустынную Гедросию (Макран), он увидел нескольких изголодавшихся воинов, охранявших зерновой склад, которые таскали оттуда продовольствие, когда же он узнал о причине, заставившей их поступать так, он простил тех, кто это делал[52].
Однако наиболее ярко его снисходительность проявлялась по отношению к женщинам, которые во все времена считались добычей воина. Он не только по-царски обошелся с плененными женой и дочерьми царя Дария, но и старался пресекать любые акты насилия и жестокого обращения с женщинами, типичные для его времени. Однажды, услышав, что два македонца из отряда Пармениона надругались над женами двух наемников, он отдал Пармениону письменный приказ, «если дело будет разбираться, придать их смерти, как диких зверей, которые позорят человеческий род» (Плутарх. Александр. XXII). В другой раз, когда Атропат, наместник Мидии, послал ему в подарок сотню девушек в полном всадническом вооружении, «Александр отослал их, чтобы избежать возможных попыток их обесчестить со стороны македонян или варваров» (А р р и а н. VII). Разъясняя план захвата Персеполя, он «приказал своим людям держаться подальше от женщин и их украшений»[53]. Такое отношение к женщинам, замечает Тарн, было одним из проявлений его выдержки и силы воли. Такое случилось впервые в истории; мир не мог этого понять, и в том числе по этой причине Арриан в конце своей большой книги признал, что Александр был не похож на других (Александр Великий. Т. II. С. 326). Xотя военное искусство Александра будет рассмотрено во второй части, в качестве предисловия к ней можно процитировать мнение Арриана о его военных талантах: «Он был очень красив и постоянно упражнялся, очень скор умом, очень отважен, чувствителен к почестям, с радостью встречал предстоящую опасность и строго соблюдал религиозные культы. В отношении же удовольствий телесных он был удивительно воздержан; и лишь к удовольствиям умственным он относился с нескрываемой страстью. Он очень хорошо знал, что следует делать, в то время как другие все еще находились в нерешительности; оценивая факты, он всегда точно предвидел, как правильно поступить. В походах, на поле битвы и в управлении армией он был чрезвычайно искусен; он всегда знал, как пробудить отвагу в своих воинах, сообщая им надежду на успешное окончание дела, и он мог устранить их страх посреди опасности, поскольку сам был свободен от страха. Поэтому даже в обстоятельствах при неизвестном исходе он поступал самым отважным образом. Он всегда знал, когда начинать наступление на врага, лишая их преимущества внезапного удара. Он всегда держал свое слово и данные обещания, также он не тратил денег на свои удовольствия, но всегда щедро оказывал благодеяния своим друзьям (Арриан. VII).
Плутарх добавляет к его портрету следующие характеристики: «В свободные дни Александр, встав ото сна, прежде всего приносил жертвы богам, а сразу после этого завтракал сидя; день он проводил в охоте, разбирал судебные дела, отдавал распоряжения по войску или читал. Во время похода, если не надо было торопиться, Александр упражнялся в стрельбе из лука или выскакивал на ходу из движущейся колесницы и снова вскакивал в нее. Нередко Александр, как это видно из дневников, забавлялся охотой на лисиц или на птиц. На стоянках царь совершал омовения или умащал тело; в это время он расспрашивал тех, кто ведал поварами или пекарями, приготовлено ли все, что следует, к обеду. Было уже поздно и темно, когда Александр, возлежа на ложе, приступал к обеду. Во время трапезы царь проявлял удивительную заботу о сотрапезниках и внимательно наблюдал, чтобы никто не был обижен или обделен»[54].
51
Александр Великий. Т. II. С. 65—6. Плутарх в своем эссе «О судьбе Александра», 334, 1 пишет: «Александр, ферский тиран, – лучше было бы только так и называть его, чтобы не осквернять имя Александра, – присутствуя на представлении трагедии, разжалобился. Вскочив с места, он поспешно удалился из театра, говоря, что нельзя допустить, чтобы его, убийцу стольких граждан, увидели проливающим слезы над бедствиями Гекубы и Поликсены. Мало того, он чуть не подверг судебному преследованию актера, который лишил его душу присущей ей железной твердости».
52
Там же. VI. О нем в «Судьбе Александра» (332, 11) Плутарх пишет: «Кто еще был более суров к тем, кто поступал плохо, и более снисходителен к тем, кто был несчастлив? Кто более непримирим к противнику и более благосклонен к просящему?»
53
Курций. V. Тарн по этому поводу замечает: Хотя у Курция взятие Персеполя вымышлено, мог ли кто другой приказать не трогать женщин; а такой приказ все же был отдан в одном из сражений» (Александр Великий. Т. II. С. 325).
54
Плутарх. Александр. XXIII. «Аристобул утверждает, что Александр давал длинные пьяные пиры, но не с тем, чтобы насладиться вином, поскольку сам он пил мало, но чтобы выказать свое расположение и дружбу к своим товарищам» (Арриан. VII).
Хотя в своем труде «От Александра до Константина» (1956), с. 4 сэр Эрнст Баркер заявляет, что «это замечание кажется шутливым, и даже наивным», г-н Гриффит из колледжа Кая возражает ему: «это было гораздо менее любопытным в те дни, когда писались торжественные трактаты «О царстве», чем сегодня».