И в самом деле, нам снова предлагалось образовать в Алжире лишь "совет заморских территорий", где заседали бы Жиро, де Голль, резиденты, теперешние генерал-губернаторы и "комиссары", выполняющие особые задания. Тем самым упомянутый совет не должен был обладать никакой политической дееспособностью. Ему отводилась роль административно-координирующего центра, а никак не национального руководства. Что касается главнокомандующего генерала Жиро, он должен был подчиняться союзному командованию и в своих военных функциях не зависел ни от какой французской власти. Больше того, ему давалось право по мере освобождения и под предлогом осадного положения обеспечивать общественный порядок и назначать должностных лиц на всей территории метрополии. Таким образом, в отсутствие реальной центральной французской власти основные вопросы решались бы по усмотрению военачальника, находящегося в подчинении у иностранного генерала. Эта странная система должна была существовать вплоть до конца войны. После чего, без всякой консультации со страной, собирались применить закон 1872, так называемый закон Тревенека, по которому в отсутствие Национального собрания власть переходит к генеральным советам в области административной и им дается право назначать правительство. Короче, если судить по подписанному генералом Жиро меморандуму, все происходило так, будто Франции как государства не существует, во всяком случае до победы над врагом. Именно таким был тезис Рузвельта.
Этот документ в конечном итоге способствовал укреплению единодушия нашего лондонского комитета. Все его члены ясно увидели, где подлинно национальный путь. 15 апреля, когда составлялся текст ноты, которую генерал Катру должен был отвезти в Алжир, все участники заседания проявили удивительное единодушие. Нота была ясна и недвусмысленна. Признавая все положительные принципы, содержавшиеся в заявлении генерала Жиро, Комитет вновь перечислил условия, необходимые для их применения на практике: образование действенной власти, способной осуществлять свое влияние на всех территориях, освобожденных или освобождаемых, в частности на территории метрополии, и распоряжающейся всеми французскими военными силами без исключения; подчинение этой власти всех офицеров, резидентов, губернаторов и прежде всего самого главнокомандующего; удаление людей, несущих персональную ответственность за капитуляцию и сотрудничество с врагом. Для того чтобы создать правящий орган, необходимо, напоминали мы, чтобы председатель и члены Французского национального комитета имели возможность ездить в Северную Африку без того, чтобы им ставились какие бы то ни было условия. С другой стороны, чтобы положить конец слухам о наших разногласиях, распространяемым прессой, все члены Комитета обязаны официально заявить, что они солидарны с генералом де Голлем.
Поскольку Сражающаяся Франция оставалась непоколебимой, деятели Алжира еще упорнее стремились подчинить нас себе. Обстановка, сложившаяся в Африке, не позволяла больше ждать. Во всех умах преобладала одна мысль, а на всех стенах красовалась одна надпись, на всех улицах звучало: "Пусть приезжает де Голль!"
14 марта, когда Жиро вышел из зала, где он объявил о своей новой ориентации, толпа, собравшаяся на площади, встретила его криками: "Да здравствует де Голль!" Никто не сомневался, что позиция, которую заняли с недавних пор местные власти, изменения, внесенные в законодательство Виши, роспуск "легиона", освобождение политических заключенных, отставка видных деятелей, - что все это фактически является успехом Национального комитета. Повсюду появился Лотарингский крест. Движение "Комбат" первенствовало. 19 апреля генеральные советы Алжира, Орана и Константины, открывая свои сессии, обратились ко мне с приветствием. 26 апреля Пейрутон, отдавая визит генералу Катру, заявил последнему, что в связи с моим прибытием и ради дела единения он готов сложить с себя функции генерал-губернатора Алжира и хочет служить Франции в качестве офицера. 1 мая кортежи, вышедшие на улицу по поводу праздника труда, громко скандировали: "Нам нужен де Голль!" Накануне Черчилль имел со мной вполне удовлетворившую меня беседу. Зачитав мне последние донесения Макмиллана, он признал, что я выиграл первый тур.
Как же в таком случае оправдать то обстоятельство, что меня отстранили, когда на тунисской земле африканские войска и силы "Свободной Франции" вели общую битву, с одинаковым пылом стремились к одной и той же цели? А ведь борьба там была нелегкой. С конца февраля на сцене появился Роммель. Задержав с помощью арьергардных боев победоносный марш Монтгомери, прикрывшись затем на юге укрепленной линией "Марет", он устремился из Сфакса к Тебессе, рассчитывая открыть себе проход в Алжир. Американский армейский корпус и французская дивизия Вельвера, чей славный генерал был вскоре убит, с трудом сдерживали это продвижение. В то же самое время генерал фон Арним{57}, преемник Неринга, атаковал, с одной стороны, северное побережье в районе Табарка, который защищала команда добровольцев генерала Монсабера и марокканские войска, и, с другой стороны, Меджез-эль-Баб, удерживаемый англичанами. Можно было опасаться серьезной неудачи. Но союзные силы держались как раз благодаря энергичным действиям французских частей, плохо вооруженных и экипированных, а также благодаря авторитету генерала Жюэна, который сумел превратить разрозненные части и клочки соединений в действенное орудие борьбы. И, наконец, в середине марта, когда в дело вступила 8-я армия, вместе с которой шли части Сражающейся Франции, исход битвы был предрешен.
В самом деле, войска Монтгомери (левое крыло образовал Леклерк, а Лармина служил им резервом) подошли к линии Марет, обогнули ее и достигли Габеса. Это вторжение позволило Паттону{58} вернуть Гафсу. Были в свою очередь освобождены 11 апреля Сфакс, 12 апреля - Сус и Кайруан. Тогда началось общее наступление союзников. 7 мая Брэдли и Маньян взяли Бизерту, Андерсон вошел в Тунис, Кельц захватил Пондю-Фахс. 11 мая дивизия Лармина завладела Такруной. На следующий день генерал фон Арним, блокированный на мысе Бон, капитулировал вместе со своими частями, насчитывавшими 250 тысяч человек.
Но по мере того как наши солдаты, пришедшие из района озера Чад и с Востока, в непрерывных боях вступали в контакт со своими смелыми товарищами из Туниса, Алжира и Марокко, а также и с населением этих территорий, вокруг них поднимался всеобщий энтузиазм. 26 марта Лармина телеграфировал мне, что центры Южного Туниса - Медении, Джерба, Зарзис и другие - настойчиво добиваются присоединения к Сражающейся Франции. 6 апреля Леклерк сообщил мне, что, когда он вместе со своими людьми появился в Габесе, город стал ареной всеобщего ликования. 14 апреля американская печать сообщила, что при вступлении в Сфакс англичан и свободных французов все кричали: "Да здравствует де Голль!" "Нью-Йорк геральд трибюн" в статье под заголовком "Где наша сила?" писала: "Неописуемый энтузиазм охватил всех, когда развевающееся на грузовике, пропыленное трехцветное знамя возвестило о прибытии солдат Сражающейся Франции... Сами корреспонденты, описывавшие эту сцену, были буквально ошеломлены такой неожиданностью. Зная, с каким пылом в самой Франции люди всех партий откликнулись на призыв де Голля, видя слезы радости на глазах людей в освобожденных городах в Тунисе, овации и цветы, нужно ли еще спрашивать, где находятся силы, могущие принести победу нашему делу?" 30 апреля полковник Ванек, в прошлом комиссар лагерей молодежи, а ныне командир 7-го полка африканских конных егерей, просил разрешения перейти вместе со своим полком под мое командование. 3 мая в Сфаксе 4-й полк спаги, весь целиком, за исключением нескольких офицеров, обратился с такой же просьбой к генералу Леклерку. Как только закончились бои, множество военных, принадлежавших к различным африканским соединениям, просто уходили из своих частей в надежде попасть в войска, сражавшиеся под Лотарингским крестом. 20 мая отряд свободных французов по праву получил свою долю здравиц в честь победы, провозглашенных в Тунисе по пути следования союзников.
Итак, суд народа в конечном счете положил предел всевозможным уловкам. 27 апреля генерал Жиро написал мне, что отказывается от приоритета. Однако он все еще настаивал на своей идее создания "совета", не располагающего реальной властью и в котором, кроме нас двоих, заседали бы также резиденты и губернаторы. С другой стороны, опасаясь, несомненно, реакции толпы, Жиро предлагал, чтобы наше первое заседание состоялось в каком-нибудь отдаленном пункте - то ли в Бискре, то ли в Марракеше. В своем ответе от 6 мая я подтвердил еще раз неизменную позицию Французского национального комитета относительно характера, состава, функций вновь организуемого правительственного органа, наотрез отказывался от мысли вести переговоры о его сформировании в каком-то отдаленном оазисе и указывал на Алжир как на место нашей встречи. Накануне в своем публичном выступлении я в достаточно резком тоне заявил, что пора покончить с подобными тенденциями.