По своей натуре Вейган был блестящим исполнителем. В этой роли он замечательно служил Фошу{77}. В 1920 именно он настоял на том, чтобы Пилсудский{78} принял план, который спас Польшу. В качестве начальника Генерального штаба он последовательно и смело добивался от целого ряда министров, которым был подчинен, учета жизненных интересов армии. Однако если качества, необходимые для штабной службы, и качества, необходимые для командования войсками, и не противоречат друг другу, то между ними не следует все же ставить знак равенства. Решительность в действиях, самостоятельность в решениях, бесстрашие перед лицом судьбы, та напряженная и особая страстность, что присуща истинному военачальнику, - всего этого Вейган был лишен, и к этому он не был подготовлен. В результате личных склонностей или в силу обстоятельств, но на протяжении всей своей военной карьеры он никогда и ничем не командовал. Ни один полк, ни одна бригада, ни одна дивизия, ни один корпус, ни одна армия не видели его в качестве своего командира. Остановив свой выбор на генерале Вейгане, правительство пошло на самый отчаянный риск за всю нашу военную историю, причем сделало это не потому, что считало его пригодным для порученной роли, а под тем предлогом того, что "Вейган - это знамя". Все это было следствием ошибки, свойственной нашей политике, которая склонна избирать наиболее легкие пути.
Во всяком случае, после того как было признано, что генерал Вейган не подходит для роли главнокомандующего, нужно было, чтобы он оставил этот пост - либо подав в отставку, либо по решению правительства. Ничего подобного не произошло. Захваченный потоком событий, главнокомандующий мирился с ними и стал искать выход на доступном для себя пути - на пути капитуляции. Но так как ответственность за нее брать на себя он не хотел, то его действия свелись к тому, чтобы склонить к капитуляции правительство. Он нашел поддержку в лице маршала Петена, который по другим причинам настаивал на таком же решении. Ни во что не веривший и ни на что не способный, режим пошел по наихудшему пути. Таким образом, Франции предстояло расплачиваться не только за военное поражение, но также и за порабощение государства. Это еще раз подтверждает ту истину, что только отстояв величие страны перед лицом великих испытаний, можно спасти ее.
5 июня я узнал, что противник возобновляет наступление. Днем я направился за указаниями к генералу Фрэру{79}, командующему 7-й армией, в зоне которой находилась моя дивизия. В то время как сотрудники штаба разбирались в тревожных донесениях, этот настоящий солдат, за внешним хладнокровием которого сквозили сомнение и недоговоренность, сказал мне: "Нас одолел недуг. Говорят, что Вас назначат министром. Но надеяться на выздоровление уже поздно. Если бы удалось спасти хотя бы честь!"
Глава вторая.
Падение
В ночь с 5 на 6 июня, реорганизовав свой кабинет, Поль Рейно ввел меня в состав правительства в качестве заместителя министра национальной обороны. Эту новость сообщил мне утром генерал Делестрэн, инспектор танковых войск, который узнал о ней по радио. Вскоре пришла телеграмма с официальным подтверждением. Простившись с дивизией, я направился в Париж.
Явившись на улицу Сен-Доминик, я застал там премьер-министра. Он был, как всегда, уверен в себе, подвижен, язвителен, внимательно выслушивал собеседника, быстро решал. Он объяснил мне, почему несколько дней тому назад счел необходимым ввести в состав своего кабинета маршала Петена, который - мы оба были в этом уверены - служил ширмой для сторонников перемирия. "Лучше уж иметь его внутри, чем снаружи", - заметил Поль Рейно, повторяя известное выражение.
"Боюсь, как бы Вам не пришлось изменить точку зрения, ответил я. - Тем более, что теперь события будут развиваться стремительно, а волна пораженческих настроений угрожает захлестнуть все. Немцы настолько превосходят нас в силах, что если не произойдет чуда, у нас нет ни малейшей надежды на победу в метрополии, ни даже на то, чтобы удержаться в ней. К тому же командование, парализованное внезапностью событий, уже ни на что не способно. Наконец, Вам лучше чем кому-либо известно, до какой степени в правительственных кругах сильны пораженческие настроения. Это создает благоприятные условия для Петена и для тех, кто за ним стоит. Однако если нами проиграна война 1940, мы можем победить в другой войне. Не прекращая борьбу в Европе, пока это возможно, необходимо в то же время решиться на продолжение войны в наших заморских владениях и подготовиться к ней. Такое решение требует и соответствующей политики: переброски необходимых средств в Северную Африку, отбора командных кадров, способных руководить операциями, сохранения тесных связей с англичанами, не считаясь с прошлыми обидами. Я готов заняться разработкой необходимых мероприятий".
Поль Рейно согласился со мной. "Прошу Вас, - сказал он, -как можно скорее отправиться в Лондон. Во время переговоров с английским правительством, которые я вел 26 и 31 мая, в Лондоне могло создаться впечатление, что мы не исключаем возможности перемирия. Однако теперь необходимо убедить англичан в том, что мы будем продолжать борьбу любой ценой, и если понадобится, то даже за пределами метрополии. Когда Вы встретитесь с Черчиллем, скажите ему, что реорганизация моего кабинета и Ваше в нем участие свидетельствуют о нашей решимости".
Кроме этой общей задачи, я должен был в Лондоне добиться согласия на то, чтобы английские военно-воздушные силы, главным образом истребительная авиация, продолжали участвовать в военных операциях во Франции. И наконец, я должен был настаивать, как это раньше делал премьер-министр, на предоставлении точных сведений о том, сколько времени понадобится, чтобы перевооружить и вновь переправить на континент английские войска, избежавшие разгрома в Дюнкерке. Для ответа на эти два вопроса требовались определенные технические данные, которые могли быть предоставлены соответствующими штабами, но также нужно было и решение Уинстона Черчилля как министра обороны.
В то время как велась подготовка к переговорам, которые мне предстояло вести в английской столице, я встретился 8 июня в замке Монтри с генералом Вейганом. Главнокомандующий был спокоен и сохранял самообладание. Но нескольких минут беседы было достаточно, чтобы понять, что он примирился с мыслью о поражении и принял решение о перемирии. Вот почти дословно содержание нашего разговора, который - и это вполне понятно! -глубоко запечатлелся в моей памяти:
- Как видите, - сказал мне главнокомандующий, - я не ошибался, когда несколько дней тому назад говорил Вам, что немцы начнут наступление на Сомме 6 июня. Они действительно наступают. В настоящее время они переходят Сомму. Я не в состоянии им помешать.
- Ну что ж, и пусть переходят. А дальше?
- Дальше последуют Сена и Марна.
- Так. А затем?
- Затем? Но ведь это же конец!
- Конец? А весь мир? А наша империя?
Генерал Вейган горестно рассмеялся.
- Империя? Это несерьезно! Чго же касается остального мира, то не пройдет и недели после того, как меня здесь разобьют, а Англия уже начнет переговоры с Германией. - И, посмотрев мне прямо в глаза, главнокомандующий добавил: - Ах! Если бы я только был уверен в том, что немцы оставят мне достаточно сил для поддержания порядка!..
Спорить с Вейганом было бесполезно. Перед уходом я сказал главнокомандующему, что его взгляды не соответствуют намерениям правительства. Оно решило не прекращать борьбы, даже если борьба и не сулит надежды на успех. Генерал ничего на это не ответил и очень любезно попрощался со мной.
До отъезда в Париж я побеседовал с несколькими знакомыми офицерами различных штабов, которые в это утро явились с докладом к генералу Вейгану. Эти беседы еще больше убедили меня в том, что в наших командных сферах считают войну проигранной и что, продолжая механически выполнять свои обязанности, каждый про себя думает, а вскоре и открыто будет говорить о необходимости любым путем положить конец битве за Францию. Для того чтобы направить устремление людей и их энергию на продолжение войны во Французской империи, правительство должно будет принять решительные меры.