А коллективизация? Она тоже проводилась в интересах «мировой революции» (точнее, мировой войны, итогом которой должна была стать «Земшарная Республика Советов». Потому что «именно свободное крестьянство воспротивилось бы советизации Эфиопии и Антарктиды, ибо за Коминтерн и его авантюры расплачиваться мужику и кровь лить — мужику».[21]
Но возникает вопрос: кто враг? С кем война? На первый взгляд — явно не Германия.
Отношение к Германии в 1939–1940 гг. у Берия, как и у Кремлева, определяется, похоже, передовицами советских газет того времени. Так, доктрину «коллективной безопасности» выдвинул СССР (впервые — 6 февраля 1933 г., через неделю после назначения Гитлера рейхсканцлером).[22] А 12 декабря 1933 г. ЦК ВКП(б) принял решение о развертывании борьбы за «коллективную безопасность» как внешнеполитической стратегии.
Зачем? Что, Сталин рассчитывал на поддержку Бельгии и Люксембурга — против Германии? А кто еще, кроме Германии, мог напасть? Даже Тухачевский был уверен, что война будет с Германией, и придумал поэтому «германско-польскую коалицию» против СССР.
Как бы то ни было, очевидно, что инициатива исходила от СССР. Зачем же Сталину заботиться о безопасности буржуазного Запада? Да и своих проблем выше крыши… И если уж идут переговоры о «коллективной безопасности», зачем информацию о них сообщать Гитлеру? А может быть, дать ему понять: подписывай пакт со мной, иначе всю Европу на тебя подниму?[23]
Так вот, Кремлев эту проблему — «зачем СССР коллективная безопасность» — решает гениально просто.
Он делает великое открытие: идея — западная! В комментарии он называет доктрину «коллективной безопасности» «морковкой, подвешенной к носу СССР», которой «демократический» (кавычки Кремлева. — Д. В.) Запад несколько лет небезуспешно направлял политику НКИД СССР». И цитирует самого Берия: «Литвинов себя полностью изжил… Коба его ценит, называет Папашей, а теперь кончился Папаша».
Таким образом, Кремлев вбрасывает в наши головы мысль о том, что доктрину предложил Запад, а то, что исходила она, по-видимому от СССР, — это вина «агента влияния» Запада Литвинова. Кстати, Кремлев в скобках приводит настоящее, еврейское имя Максима Максимовича (1. С. 121).
Но об антисемитизме мы еще поговорим в конце книги, а сейчас отметим: в 1933 г. Сталин был уже непререкаемым лидером, и пойти против Сталина для Литвинова означало бы самоубийство.[24] Иными словами, без одобрения Сталина Литвинов доктрину «коллективной безопасности» выдвинуть бы не мог.
Так что придется искать другую причину того, почему «папаша» Литвинов до поры был у Сталина в почете, а в мае 1939 г. «кончился». Самый простой ответ — пришло время других решений, и «коллективная безопасность» уступила место прямому подталкиванию Гитлера к войне.
Кстати, позднее, уже в августе 1948 г., Берия пишет о конфликте индусов и мусульман в Индии: «Англии выгодно, нам — нет». Кремлев там же комментирует: «на основе провоцируемой (выделено мною. — Д. В.) национальной розни сразу же усилилась напряженность» (между индусами и мусульманами. — Д. В.) (3. С. 44).
Интересно, а борьбу индусов — маратхов, джатов, раджпутов и т. д. — против мусульманина, — Великого Догола Аурангзеба (1658–1707), тоже англичане спроецировали? И чем противостояние выгодно Англии — как всегда, непонятно. Но непонятно — нам с вами, а сталинистам старой (а тем более новой) закваски и понимать не надо, им «и так ясно», что «все зло в мире — от англосаксов».
Вообще, ненависть к англосаксам — общая черта наших, по определению Е. Евтушенко, «борцов за несвободу» от Дугина до Кремлева. Но об англосаксах и о том, чем такая неприязнь к ним обоснована, мы еще поговорим, а пока вернемся к отношениям с Германией.
Прогерманские симпатии заметны и у самого Берия. Опять-таки это — видовая черта «борцов за несвободу». Например, того же Дугина. Основная мысль работ г-на Дугина: враг № 1 для России — «атлантизм» в лице в первую очередь США с примкнувшими к ним приокеанскими странами Европы. Основной геополитической задачей объявляется борьба с США посредством создания общеевразийского (в масштабах континента Евразия) единства через оси Москва — Берлин (выделено мною. — Д. В.) — Париж, Москва — Тегеран, Москва — Токио.[25] Конечная цель — полное разрушение США — «естественного» и даже «единственного» врага[26] по принципу: «Карфаген должен быть разрушен».[27]