Сзади послышался рокот моторов. Марчевский оглянулся — на улицу втягивалась моторизованная часть немцев. Пятнистые тенты огромных грузовиков опущены, глухо гудят бронетранспортеры, стрекочут подпрыгивающие на булыжной мостовой мотоциклы, разбрызгивая далеко в стороны грязь из-под колес.
Не стоило лишний раз искушать судьбу, и пан Викентий свернул за угол. Там, как он помнил, было кафе, в котором ему доводилось раз-другой выпить чашечку кофе. Тихое, по-домашнему уютное, с большой пальмой в деревянной кадке, стянутой ржавыми обручами, с темным паркетным полом и маленькими столиками на двоих, покрытыми разноцветными скатертями.
К счастью, маленькое кафе оказалось целым и было открыто. Еще раз оглянувшись на казавшуюся бесконечной колонну немецких войск, Марчевский толкнул знакомую дверь.
Кадка с пальмой стояла на старом месте, в углу. Правда, развесистая крона слегка пожелтела и пожухла, острые длинные листья поникли, как сложенные веера. Столики, за которыми сидели немногочисленные посетители, уже не покрывали разноцветные скатерти и, самое главное, как отметил про себя пан Викентий, совсем пропал запах — дразнящий, вызывающий аппетит и предвкушение праздника запах шоколада, ванили и хорошего кофе, сваренного по-варшавски.
Подойдя к стойке, за которой пожилой хозяин перебирал пластинки, решая, какую из них поставить на старенький патефон, Марчевский попросил кружку пива и бутерброд. Хозяин, не удостоив его взглядом, молча кивнул и, остановив выбор на одной из пластинок, бережно насадил ее на штырек патефонного круга. Склонив голову на бок, словно прилежный ученик, выводящий в тетради заданные строгим учителем чистописания упражнения, он начал заводить патефон, шевеля губами и отсчитывая обороты ручки — ровно двадцать четыре. Тихо опустил на черный диск иглу и, взяв полотенце, начал протирать кружку.
Пан Викентий сразу узнал любимое им танго Ежи Петербургского. Вот вступил аккордеон, легко полилась мелодия, подхваченная саксофоном, женский и мужской голоса запели дуэтом о синих цветах разлуки и давно ушедшей любви. «Как много и как мало отпущено человеку в жизни. Сначала он спешит вперед, а потом начинает сожалеть о прошлом, живя воспоминаниями о былом», — подумал Марчевский, беря кружку с дурным — видно было уже по пене — пивом, небрежно подвинутую к нему по прилавку хозяином. На маленькой сервировочной тарелочке появился бутерброд — серый кусок хлеба с тонким слоем маргарина и крошками паштета неизвестного происхождения. Скорее всего, из конины.
Танго напомнило о поездке с женой в Париж, выступление молодого, малоизвестного шансонье Жана Габена, исполнявшего под аккомпанемент аккордеона песни парижских окраин и рабочих кварталов. Тогда, после концерта, покойная жена сказала, что знает о Зосе. Как честный человек он должен сделать выбор: семья или любовница. Выбор за него сделала война. Хорошо еще, что остались живы дети и их удалось отправить из Варшавы в деревню, к дальним родственникам жены. А Янина не убереглась. Судьба? Когда-нибудь, правда, видимо, еще очень не скоро, война кончится, а дети подрастут. Смогут ли они понять его, принять Зосю, если, конечно, все они останутся живы. Стоит ли сейчас, надрывая сердце, думать об этом?
Размышления оборвал стук входной двери. Вошел тот самый, в длинном темном пальто и широкополой шляпе. Ничем не примечательное лицо. Скосив глаза, пан Викентий бросил взгляд на его ноги — хорошая обувь. Сохранилась с довоенной поры или его подозрения верны? Такие ботинки обычно носят немцы.
Тем временем мужчина в широкополой шляпе прошел в глубь зала, присел за столик, достал дешевые сигареты. Снял шляпу, обнажив рано облысевшую голову с редкими рыжеватыми волосами. Протянув длинную руку, взял с соседнего столика оставленные кем-то газеты.
Снова стукнула дверь. Вошел еще один посетитель. Цепко прошелся глазами по стоявшему у стойки Марчевскому и присел за столик у двери, вытянув ноги в хорошо начищенных сапогах.
Пан Викентий успел перехватить быстрый и вроде бы равнодушный взгляд, брошенный на лысого. Тот едва заметно кивнул в ответ. Или показалось? Но все равно, пора уходить. Если второй из тех, кто взялся за ним следить, то его обкладывают серьезно.
— Эти двое идут за мной… — тихо сказал Марчевский хозяину. — Пан может показать второй выход?
Ответа он ждал с замиранием сердца — сейчас, в оккупации, наступило время недоверия, и кто знает, как поведет себя хозяин кафе. Сделает вид, что ничего не слышал? Тогда придется снова петлять по улицам, и еще не известно, чем все закончится. Очень плохо, что второй в начищенных сапогах — на улице грязь, — значит, он вышел из машины. Если есть второй выход — можно попробовать оторваться от слежки.