— Воронцову позвонили?
— Надо сообщить немедленно, — посоветовал Джафар.
— Разберемся…
Иван Васильевич Сапрыкин надел свежую рубашку и спустился во дворик, чтобы не спеша выкурить сигарету перед отъездом. Позавчера они сдали цех, и по этому случаю директор строящегося комбината Алимухамед Джафар пригласил всех советских специалистов на обед. Автобус уже стоял возле их двухэтажного особняка. Дом казался игрушечным по сравнению с толстой глинобитной стеной, которая его окружала. Особняк построили значительно позже, чем старый, местами уже начинающий разрушаться дувал, Абдулхаким, старичок-водитель, дремал на сиденье.
Сапрыкин уже более года служил в Афганистане. Так и говорил о своей работе: «служба», «послужу еще». И никто не оспаривал его слова. Даже наши военные, которые стояли неподалеку, в нескольких километрах.
Во двор спустился Игорь Шмелев, расчесываясь на ходу. Появился переводчик Наби Сафаров, таджик по национальности, выпускник ташкентского «инъяза».
— Скоро остальные? — спросил Игорь.
— Спускаются.
Наконец вышли последние. Сапрыкин быстро пересчитал всех, чтобы убедиться, что никого не забыли. Все. С ним — пятнадцать.
— Ну что, вперед, — сказал он негромко и первым направился к автобусу.
— Тихов, автомат взял? — спросил Сафаров.
— Взял, взял, — ответил Тихов, полнеющий блондин в подвернутых джинсах.
Автобус закружил по узким улочкам города. Кто-то закурил, открыли окна, чтобы выветривался дым. Погода стояла совсем не январская — плюс десять. Как в конце марта где-нибудь в средней полосе. Сапрыкин вспомнил свой Брянск, откуда он неожиданно для себя вдруг решился уехать, бросить все и отправиться куда-то к черту на кулички, за тысячи километров, в страну, про которую последнее время говорили столько противоречивого, восторженного, пугающего, туманного.
Иван Васильевич уже перешагнул тридцатипятилетний рубеж, но в принципе мало в чем изменился после тридцати. Может, чуть погрузнел, да и лоб все больше «наступал на темечко», как он сам выражался. Моложе и стройней его делали джинсы с нашлепкой «левис». Штаны как штаны, когда намокнут — пачкают ляжки и колени в синий цвет. А вот наденешь их — и вроде как помолодел.
Самым молодым был Игорь Шмелев. Сейчас он высунулся в окно, остальные дремали. Водитель Абдулхаким, или как его попросту звали, Абдулка, отчаянно сигналил и с рискованной виртуозностью петлял между «тойотами», «рено», автобусами, увешанными, словно цыганки, цветными побрякушками. Они миновали узкие улочки, тянущиеся между рыжих дувалов, и выехали на шумную торговую улицу с дуканами по обе стороны. Затем автобус повернул у старой мечети на магистраль, которая вела к центру города. Они миновали пост царандоя[2] с регулировщиком в непривычно яркой, будто карнавальной, форме.
По бетонке автобус пошел веселей. В салон ворвался встречный ветер. Сапрыкин привстал, чтобы закрыть окно. Впереди он увидел грузовик, который развернулся поперек дороги. Абдулка стал тормозить. «Нашел, где застрять», — с недовольством подумал Сапрыкин. Вдруг из-за грузовика выскочил высокий человек. Он резко выбросил вперед руку, оказалось, в ней зажат пистолет. Выстрелы хлопнули, как ненастоящие. В первое мгновение Сапрыкин подумал, что это какая-то нелепая ошибка или шутка, но тут же его обожгла догадка. Что-то загремело, Абдулка подскочил и рухнул на рулевое колесо. Надрывно и протяжно загудел сигнал.
— Душманы! — раздался чей-то истошный крик.
Сегодня с утра у командира мотострелкового батальона Воронцова было приподнятое настроение: позвонил командир полка Тубол и приказал через два дня оформляться в отпуск. Домой! С самого утра Воронцов уже предвкушал, как обнимет в аэропорту дочку — студентку-второкурсницу, жену Ираиду Рузиевну, которая с каждым разом пишет ему все более любвеобильные письма, словно вернулась чувствами в пору юности.
Ведь что самое трудное в службе в Афганистане? Да — жара, пыльные бури, угрюмая тишина гор за палаточным окном. Будни нелегкой походной жизни, когда о самых привычных ранее вещах вдруг затоскуешь остро и безнадежно. Конечно, душманские засады, которые подстерегают в самых неожиданных местах. Но самое трудное все же — ждать. Ждать желанной, но такой несбыточно-далекой встречи с родными и близкими, ждать, когда истекут томительные, однообразные, похожие друг на друга, дни и месяцы. Ждать возвращения на Родину, которое воспринимаешь как самую главную и дорогую награду.