…Читаев проводил взглядом вертолеты и уже хотел идти в роту, чтобы оставить там автомат, бронежилет, боеприпасы. Но тут ему на шею кто-то бросился, и он, оторопев, не сразу понял, что это Лена.
— Живой, живой, — повторяла она. — Я даже не знала, что ты летал туда. А узнала только сейчас, — она произнесла это и радостно, и виновато.
— А тебе и не положено знать, — ответил Сергей смущенно и, отстранившись, покосился в сторону Тубола. Ему показалось, что Тубол усмехнулся, а Джафар и Азиз сделали вид, что не замечают. «Ну и черт с ними», — подумал Сергей.
— Хижняка тяжело ранили…
Лена вскрикнула и закусила губу.
— Куда?
— В спину… Вытаскивал из-под огня мальчишку, а сам получил очередь.
Лена судорожно вздохнула, глаза ее заблестели, она отвернулась, достала из кармана платок.
— Пойдем перевяжу.
— Чего?.. А-а, — он понял, что Лена заметила пятна крови.
В медпункте он сразу прошел к умывальнику, намылил лицо и стал усиленно оттирать его, краем глаза наблюдая в зеркало за Леной. Она тем временем достала чистое полотенце, украдкой поправила свои короткие светлые волосы. Наконец он отмылся, вытерся и вернул полотенце.
— Извини, что я так бросилась на тебя…
— Ничего страшного.
— Ну, сядь, не торопись, расскажи, как там было. Страшно?
— Наверное, страшно.
— А почему наверное?
— Потому что каждый боится по-своему. И страх меряет тоже по-своему. А страшно вообще-то всем.
— Правда, что вы были в окружении? — продолжала спрашивать Лена.
— Да, влипли, — неохотно ответил он. Вспоминать бой сейчас не хотелось.
Лена закончила обрабатывать ранку и заклеила ее пластырем. В комнату заглянул старший лейтенант в очках — медик.
— Елена Петровна, ты уже перевязала Читаева? — спросил он с порога. — Пойдем, раненые ждут. И потом еще четырех духов перевязать надо. Воронцов с колонной вернулся!
Лена побежала встречать раненых, а Читаев пошел в столовую, навернул большую миску борща, макароны с тушенкой, которую обычно не ел из-за крайнего пресыщения. Бой еще гремел в ушах, колотился ритмом сердца, стучал в каждой клетке, и сейчас главное было отключиться, передохнуть, дать нервам расслабиться.
Водовозов, узнав, что Хижняк тяжело ранен, переменился в лице и весь обед молчал. Читаеву тоже было не до разговоров. А потом, превозмогая нестерпимое желание упасть на кровать и уснуть, он пошел вместе со всеми в баню, которую здесь выложили из неотесанного мрамора, хорошо вымылся, но париться не стал.
В госпитале, куда Тубол и Читаев пришли вместе, сообщили, что Хижняк так и не приходил в сознание, что ранение очень тяжелое: две пули в легком, потеря крови и, что самое опасное, задет позвоночник. Молодой крепколобый хирург с коротким ежиком волос говорил без обиняков, с тем профессионализмом, который выдает сам себя: нас интересует болезнь, а до остального дела нет.
— Операцию мы сделали. Сутки еще протянет, но не более, — сказал он без интонации.
Читаеву захотелось ударить его, чтобы боль скрутила, сломала самодовольного доктора. За эти «сутки, но не более», за то, что Хижняк умирал, но был жив, а ему уже подписали приговор. «Привык здесь, что нет родственников, хотя бы рожу состроил сочувствующую».
— Что ж вы сидите тут, околачиваетесь, ждете, пока умрет? Почему в Ташкент не отправили? — взорвался Читаев.
Он чувствовал, что его начинает колотить дрожь, что назревает скандал, но уже не мог совладать с собой.
— Это ничего не даст, — сказал хирург устало, как только Читаев умолк, остановленный молчаливым жестом Тубола. — И зря вы думаете, что мы не сделали все, что в наших силах…
Потом они надели халаты и прошли в палату. Читаева поразил желто-коричневый цвет кожи Хижняка. Дышал он прерывисто, чуть слышно. У изголовья сидела медсестра — пожилая женщина в золотых очках.
— Володя, — негромко позвал Читаев.
— Он без сознания, — сказала медсестра.
Тубол постоял молча, потом сказал, что пойдет, а Читаев, если хочет, пусть останется здесь.
— Нельзя, — сказала медсестра.
— Я договорюсь с начальником.
Он действительно договорился, и Читаеву разрешили находиться в палате. Раза два или три ему казалось, что Хижняк приходит в себя. Читаев вставал, но медсестра останавливала его жестом. Она все время молчала, очевидно, по профессиональной привычке. Несколько раз заходил хирург, проверял пульс. Медсестра делала уколы. Читаев смотрел на желтое безжизненное лицо друга, представлял и не мог представить его развороченное пулями тело, сейчас туго затянутое бинтами, верил и не мог поверить до конца той страшной и нелепой мысли, что Хижняк умрет, непременно умрет. Трубка с кислородом. Капельница…