Железная дисциплина спасала банду в самых, казалось, безвыходных ситуациях. Бандиты Огульского на практике убедились, что он не зря насаждал эту дисциплину. Сам же Огульский постоянно подчеркивал, что неудачи других банд исходят как раз из-за отсутствия такой дисциплины. Нет, он не отрицал грозной силы, которая им противостояла, по достоинству оценивал умелые действия пограничников и других наших частей и подразделений, но все-таки старался преуменьшить исходящую от них опасность и преувеличить возможности банды. Он говорил, что «у красных нет такой школы, как у нас» и что «главное — уметь нашу школу применять, а для этого и нужна прежде всего дисциплина»…
Огульский был незаурядный психолог. Он понимал, что дело его в конечном счете проиграно, что его оставили здесь на правах смертника, что эта же участь ждала и всех его бандитов. И он не стал от них этого скрывать, правда, раскрыл им бесперспективность их положения не сразу, а только тогда, когда банда совершила ряд самых дерзких преступлений. Раньше было нельзя. Огульский хорошо изучил своих людей, знал их настроения. Запятнав себя в годы оккупации, понимая, что их ждет справедливое возмездие, многие из них все же тешили себя мыслью о том, что возмездие это может быть менее суровое, если они добровольно отдадут себя в руки советского правосудия. Они выискивали для себя лазейку оправдания: в период оккупации, мол, их заставили служить гитлеровцам, зато теперь, раскаявшись, осознав свою вину и не желая усугублять ее новыми преступлениями на освобожденной, мирной советской земле, они прекращают свою деятельность и по собственной воле сдаются властям…
Настроения эти Огульский быстро и жестоко пресек, лично расстреляв трех, на его взгляд, наиболее колеблющихся бандитов. А остальных бросил на осуществление заранее продуманных им кровавых террористических акций, одной из которых было уничтожение госпиталя. Именно после этой акции он объявил банде, что теперь «все пути примирения с Советской властью для нее отрезаны окончательно и бесповоротно» и что «для продления срока жизни каждого из нас есть только одно средство — подольше продержаться, а помочь нам в этом может лишь бог и железная дисциплина»…
Огульский был хитрый и опасный враг. Опасной и трудноуловимой была и подчиненная его воле банда. Налеты на объекты и населенные пункты совершала стремительно, неожиданно и так же быстро уходила. В бой вступала редко, а когда все же, случалось, несла урон, то быстро пополняла ряды за счет отколовшихся от других банд. Этих отколовшихся как раз и привлекала неуловимость банды Огульского. Примыкали к ней и оставшиеся в живых из разгромленных банд. И хотя это были, как правило, матерые бандиты, не пожелавшие сдаться, вырвавшиеся из кольца окружения, Огульский все равно подвергал их строгой проверке. Не внушавших доверия ликвидировал.
И все же база людского резерва для пополнения его банды с каждым месяцем неумолимо сужалась. Под ударами пограничников и подразделений внутренних войск многие банды перестали существовать. Ждать помощи от местного населения не приходилось, оно было настроено к бандитам резко враждебно. Были, конечно, и яремчуки, но их было ничтожно мало, чтобы делать на них серьезную ставку.
Понимая, что дни его банды сочтены, Огульский решил напоследок хлопнуть дверью. Он продумал и тщательно готовил операцию, которая, как он надеялся, должна была ошеломить, потрясти местные власти и вызвать резонанс на Западе, тем более что внешне, перед своими людьми прикидываясь таким же, как они, обреченным и смертником, в тайниках своей души все же надеялся на спасение, на помощь западных хозяев. Циник и авантюрист по натуре, кичащийся своим происхождением, он меньше всего думал о судьбе банды, готов был без всякого сожаления принести в жертву отданных его власти «беспородных» уголовников. В конечном счете ценность для него представляла только собственная жизнь. Так его воспитывали и так его учили…