Покинув бункер, пограничники восстановили всю прежнюю маскировку, оставили его таким, каким он был до обнаружения. Наблюдение за ним вели те же наряды, что и за замком. Поближе к замку было подтянуто и одно из подразделений внутренних войск.
Как раз в это же время на участке одной из соседних застав был задержан нарушитель. При допросе он показал, что шел на связь с бандой… которой уже не существовало. Добиться от него подлинной цели «визита» пока не удалось, но было ясно, что он сознательно вводил следствие в заблуждение: банда, которую он упоминал, была ликвидирована полгода назад. На вопрос, с каким заданием он шел в эту, уже не существующую банду, нарушитель ответил, что она должна была сжечь лесокомбинат…
— Это отвлекающий маневр, — сказал капитан Орлов Тамарову. — Он шел к Огульскому, и с другим заданием. Возможно, что он был послан своими западными хозяевами даже не с заданием, а с одобрением задуманного Огульским плана по ликвидации объекта. У Огульского достаточно опыта, чтобы выбрать цель самому, без подсказки, к тому же ему на месте виднее.
— Но зачем они рискнули послать его через границу, — высказал сомнение Тамаров. — Они могли воспользоваться радиопередатчиком.
— Боялись перехвата. Кстати, заброс нарушителя только подтверждает серьезность намерений Огульского. Я даже думаю, что задержанный был выброшен на территорию Польши с самолета в район действующих там банд. Словом, нашим товарищам надо с ним еще поработать, что они, не сомневаюсь, и делают. Ну, а нам уже отступать, как говорится, некуда. События явно назревают…
Все эти дни Тамарову редко удавалось посидеть с женой в спокойной обстановке, он едва поспевал за стремительным ритмом заставской жизни. А Галка видела, как он «зашивается», и не претендовала на его внимание, как могла, старалась облегчить его заботы, не замечать проявлявшиеся иногда с его стороны нервозность и раздражительность. Тамаров понимал это и про себя благодарил ее.
В их отношениях лишь изредка проскальзывала та согревавшая их души тяга друг к другу, которая, собственно, и сделала их мужем и женой. Но всякий раз при этом Тамаров испытывал неловкость, ему казалось, что сейчас приливы нежности не к месту и не ко времени. Ей же так не казалось, она готова была пойти ему навстречу, но, чувствуя его нерешительность, сдерживала себя. Всю свою любовь к нему она положила на алтарь забот о нем, обыкновенных житейских забот.
В комнате она навела ослепительную чистоту, удивившую даже Лидию Андреевну, которая считала себя, как она выразилась, «чистюлей из чистюль». Галка и раньше хорошо готовила, но теперь, исходя, конечно, из возможностей, просто превзошла себя. Тамаров даже однажды пошутил: «Жаль, что на заставе нельзя открыть ресторан. Твоя кухня отвечала бы самым изысканным вкусам!» Казалось бы, выше оценки, чем эта, ее кулинарным стараниям быть не может, но она слишком хорошо знала своего мужа, чтобы ему поверить. Хотя снабжали заставу продуктами вполне прилично, все же в рационе питания ощущалось однообразие. Галка проявила инициативу и вместе с Лидией Андреевной взяла шефство над заставской кухней. Судя по отзывам пограничников, их добрые советы не пропали даром; приободрились, засучили, что называется, рукава молодые солдаты-повара: и выдумки у них при приготовлении пищи стало больше, и времени на приготовление стало уходить меньше, словом, веселей пошла работа, столь важная в армейской службе, где питание всегда находится под пристальным контролем командования.
— Мой очень строг по этой части, — оправдывалась Лидия Андреевна, — но меня почему-то к заставской кухне не подпускал. А я не настаивала. Теперь-то вижу, что зря, мы здесь не чужие люди, если видим, что можем помочь, надо помогать. Вон как дела-то на кухне пошли, любо-дорого поглядеть! Молодец вы, Галина Тимофеевна! И мой доволен, хоть и молчит, вслух восторгов не выражает. Я уж его изучила…
В общем, укорять себя в чем-то Галка вроде бы не могла, но для мужа ей хотелось сделать что-то лучше. Она, например, знала, что он равнодушен к конфетам, а вот от печенья бы не отказался. И хлеб белый очень любил. Но где его взять на заставе, печенье, да и хлеб сюда привозили только серый… Самому Тамарову, конечно, и в голову не приходили все эти ее наивные, чисто женские (он обязательно добавил бы еще «мещанские») о нем заботы; узнай он про них, ей бы несдобровать и не миновать скандала. Но Галка заботилась не только о нем, но и о себе тоже. Привыкшая к городскому комфорту, она просто не могла от него так сразу отказаться. Ну взять хотя бы те же сладости. Она купила кое-что в Горске, но через неделю от этого «кое-что» почти ничего не осталось, хотя Тамаров, зная, что его жена, как, впрочем, и все женщины, неисправимая сладкоежка, ни к чему не прикоснулся, великодушно пожертвовал своими слабостями, по части того же, к примеру, печенья…