— Скажи, что отказываешься!..
И вот теперь, когда позади остались Кабул, заснеженный Гиндукуш и его батальон, он понял, что говорил совсем не то, что надо было сказать, что упустил самое главное в последнюю минуту их расставания. «Напишу письмо из Союза, — решил он. — А если она уедет?! О чем думал раньше?.. Нет, надо телеграмму». Читаев лихорадочно оглянулся вокруг, будто хотел сделать это прямо сейчас. Никто из пассажиров не спал, все прилипли к окнам. «Скорей бы!» — подумал он и устало откинулся в кресло, закрыл глаза. Но сон не шел. Он вспомнил, как хоронили Хижняка, как мела колючая поземка и снежинки падали на гроб, не в силах приглушить его отчаянный алый цвет. И небо было темно-серым и тяжелым…
В салоне произошло какое-то движение. Сергей открыл глаза, потянулся к иллюминатору. Внизу ртутно блестела змейка реки. В одном месте ее перечеркивала ниточка-мост. «Началось наше небо», — подумал Сергей, зажмуриваясь от всепоглощающей голубизны.
…Читаев не знал, что ждет его впереди: служба в Афганистане для него еще не закончилась.
Не мог он судить и о том, хуже он стал теперь или лучше, вполне ли удобен для людей. Известно было одно: этот долгий и трудный год уже навсегда перепахал его. И теперь вряд ли ему будет жить проще и спокойней. Скорее наоборот. Ведь прошлое — как совесть: напоминает о себе, когда пытаешься его забыть. Забудешь ли? Пройденная дорога за спиной не исчезает.
И пойдут ли когда-нибудь в бой его не родившиеся пока сыновья?
Афганистан — Ташкент — Москва
Виктор Колесов
ЖДАТЬ И НАДЕЯТЬСЯ
Приключенческая повесть
Литературный консультант журнала «Новый мир». Литературной деятельностью Занимается с 1954 года. Опубликовал повести, очерковые книги, публицистику. Живет в Москве.
Почти всю дорогу от комендатуры до заставы ехали лесом. Сани весело поскрипывали по накатанному снегу, шли легко, быстро, и Тамаров подумал, что еще до наступления сумерек они с женой доберутся до места.
Он сидел рядом с солдатом, уверенно и даже с какой-то озорной лихостью правившим рослой гнедой лошадью, а Галка примостилась сзади, надежно, как шутливо заметил Тамаров, прикрывая тылы. Одета она была тепло, к тому же на ноги ей набросили тулуп. «Не замерзнешь, — сказал Тамаров. — А замерзнешь, сгоню с саней, будешь бежать за нами рысцой, пока не согреешься…» Он любил над ней подтрунивать, но Галка уже привыкла к его незлобивым шуткам и не обижалась, даже не реагировала. Она знала, что он любит ее, и это было главным в их не всегда безоблачных отношениях.
В лесу было тихо и безветренно, лишь изредка хрустнет в стороне от дороги потревоженный косулей или зайцем куст, да крупные хлопья снега повалят с ветвей от вспорхнувшей большой птицы. Этот мирный зимний лес действовал на Тамарова расслабляюще, убаюкивал, притуплял, говоря военным языком, его бдительность. А между тем, и Тамаров это отлично знал, обстановка на границе была далеко не мирная. Хотя после войны прошло уже около пяти лет, в Карпатских лесах и горах еще рыскали остатки разгромленных банд. Хозяева, правда, у них теперь были другие, но цели те же — борьба против Советской власти. Диверсии на железных дорогах, террор и запугивание местного населения, сбор и передача на Запад информации о дислокации воинских частей — круг их преступной деятельности был широк и разнообразен, к тому же они поддерживали тесную связь с еще не разоблаченными бывшими гитлеровскими агентами, ушедшими в подполье или сумевшими обманным путем внедриться в местные учреждения и предприятия. Действовали они чаще всего исподтишка, из-за угла, тщательно маскировались, но иногда вступали в открытый бой с пограничниками и дрались с отчаяньем обреченных… Сдавались редко, боялись справедливой расплаты. Слишком велика была их вина перед своим народом в годы гитлеровской оккупации, длинен и глубок кровавый след предательства. Именно это умело использовали в своих целях их новые хозяева, разведцентры Запада, толкавшие бандитов на новые преступления…
О сложившейся на границе обстановке Тамаров был информирован в общих чертах еще там, в отряде, когда получал назначение на заставу. Более подробные, конкретные сведения ему были даны в комендатуре: они настаивали на повышенной боевой готовности, требовали предельной собранности.
Помня об этом, Тамаров лишь изредка позволял себе любоваться красотой окружавшей его природы, больше думал о тех неожиданностях, которые могут подстерегать их в глухом лесу. Несколько раз, чтобы отогнать благодушное настроение и навеянную монотонным ритмом дороги дремоту, он спрыгивал с саней и бежал рядом. Галина хохотала от души:
— Что, лейтенант, замерзли и решили последовать своему же собственному совету? Ненадолго вас, оказывается, хватило с вашей хваленой армейской закалкой! А вот изнеженная городской штатской жизнью ваша девушка, как видите, в полном порядке…
— Ничего ты не понимаешь! — отмахивался Тамаров. — Совершаю пробежку совершенно сознательно, и для твоей, между прочим, тоже пользы. Советую не забывать, что мы не на прогулке…
Но Галка не унималась:
— Полно вам, лейтенант, рассказывать сказки! Садитесь-ка лучше в сани, так уж и быть, поделюсь с вами тулупом…
Она смеялась, а Тамаров, глядя на ее разрумянившееся от легкого морозца лицо, на выбившиеся из-под пухового платка светлые пряди волос, испытывал сейчас двоякое чувство. С одной стороны, ему было приятно сознавать, что она рядом, но вместе с тем его ни на минуту не покидало чувство тревоги за нее. Это чувство возросло вдвое после бесед в отряде и комендатуре, и он, честно говоря, уже не был уверен в правильности принятого им еще в Москве решения — взять ее на заставу. И хотя решение это он принимал, конечно, советуясь с ней, все же последнее слово, как он считал, было за ним.
По мере приближения к заставе тревога и опасение за судьбу близкого и родного ему человека овладевали им все прочнее и глубже, он все больше и больше склонялся к мысли о том, что поспешил взять ее с собой, что было бы куда лучше и правильнее пожить на границе одному и только потом, осмотревшись, взвесив все «за» и «против», принять окончательное решение.
Понимая и досадуя, что теперь уже изменить ничего нельзя, Тамаров невольно нагнетал обстановку и оказался во власти мрачных предчувствий и подозрений. Он вдруг вспомнил встречу в Горске…
Тамаров тогда оставил жену на некоторое время возле продуктового магазина (она хотела кое-что купить), а сам забежал на телеграф отбить телеграмму домой: доехали, мол, благополучно, живы-здоровы… Возвращаясь, он застал Галку в обществе незнакомого мужчины, которого он сразу окрестил Полосатым (на незнакомце были модное полосатое полупальто и в такую же полоску кепи). Между ними шла мирная беседа, но когда незнакомец увидел приближающегося Тамарова, поспешно раскланялся с Галкой и скрылся за углом магазина.
Тамаров предупреждал жену, чтобы она без крайней необходимости не вступала в контакты с незнакомыми ей людьми, поэтому он тут же выразил ей свое неудовольствие. Уловив в тоне мужа нотки ревности (а ревновал он ее часто и, как правило, без особых на то причин), Галка попыталась отделаться шуткой. Но Тамаров, признав, что женская интуиция и на этот раз ее не обманула, без чувства ревности, пусть только промелькнувшего, здесь тоже не обошлось, настаивал на объяснении, руководствуясь куда более серьезными соображениями.
— Мы с тобой в приграничном городе, а не на улице Горького в Москве!.. — отчитывал он жену. — Ты хоть знаешь, с кем ты разговаривала?
— Нет, конечно, мы даже не успели познакомиться.
— Он о чем-нибудь спрашивал?
— Господи, да ни о чем он не спрашивал, можешь не волноваться. Сыпал одними комплиментами: какая красивая женщина появилась в нашем заброшенном богом и людьми городке, как мне идет моя шубка… и разные другие восторженные слова — вот и весь наш разговор…
— Я уверен, что разговор не ограничился бы одними комплиментами, задержись я на телеграфе подольше…