— Ты ж говорил, что у тебя дочка, — вмешался лежавший рядом сухощавый, остроносый солдат.
Ничего не ответив, пожилой солдат снова углубился в работу.
— Что режешь, отец? — полюбопытствовал я.
— Ложку.
— Зачем?
— Чем кашу есть будешь?
— Вам же дадут.
— Дадут… — проворчал солдат. — Винтовку мне дадут, а ложка у человека своя должна быть, как и голова. — Он полюбовался своим изделием. — Бери, командир, на память.
— Спасибо, отец, сюда девушка только что забежала, не видел?
— Это Ануш… Бедная девочка… Глупый Левон… Это ее брат. Последний мужчина в семье. Девочка за ним едет. От самого Ахтала едет. За братом едет. А он стыдится, гонит ее…
— И правда, еще б мамку привез — портки стирать, — встрял в разговор остроносый солдат.
— Ты, Федулов, глупый человек. Недобрый человек.
— А ты больно добрый, Ашот. Добреньким на войне делать нечего!
— Много ты знаешь про войну…
В воротах появился приземистый старшина с большим кульком из газеты в руках:
— Ка-анчай перекур! Третий взвод ко мне, построения не нада-а…
Нехотя, еще пиная тряпичный мяч, подтягивались к нему молодые бойцы.
Тут я увидел Ануш. Она шла, словно привязанная, за долговязым худым пареньком, который то и дело бросал ей через плечо какие-то резкие слова.
Плотное людское кольцо окружило старшину.
— Внимание, товарищи бойцы, — заорал он и вытащил из кулька пластмассовый патрончик. — Всем смотреть сюда!
Парни оживились:
— Гляди, какая-то хреновина…
— В винтовку, точно, не влезет…
— Дай, старшина, мне парочку, не жмись…
Старшина был обескуражен весельем, не соответствующим серьезности момента.
— Разговорчики, а то всех поставлю по стойке «смирно»! — ткнул ближайшего к нему бойца этим патрончиком в живот. — Товарищи красноармейцы, внимание! Сейчас вам будут розданы медальоны для ношения на шее. Для этого к каждому медальону приделан мотузок. С этого момента он должен быть постоянно на вас и днем и ночью. Даже когда нагишом пойдете в баню, не снимать. В медальон каждый должен вложить от такой шматок бумаги с личным номером. Дополнительно можете поместить туда адрес родных.
— Зачем адрес? — недоуменно спросила Ануш брата.
— Затем! — отрезал Федулов. — Чтобы ясно было, куда похоронку слать.
— Какую похоронку? — еле слышно спросила Ануш.
— Бумажную, по установленной форме: «Ваш брат Левка, дорогая девушка, пал смертью храбрых».
— Федулов! — грозно зашипел Ашот.
Но Ануш уже никого не слушала. С криком вцепилась в худые плечи брата, прижалась к его спине.
— Разговорчики! — прикрикнул было старшина и растерянно остановился перед пылающим от стыда Левоном:
— Чего она? Говорит чего?
— Два брата, говорит, под Москвой пропали, — тихо перевел Ашот. — Левон последний… Говорит, что за нами в горы пойдет…
— Смирна! — прикрикнул на девушку старшина, но она даже головы не подняла. — Да с твоим братом, может, и ничего не случится! — Старшина в поисках поддержки пошарил взглядом вокруг, увидел меня. — Его вот спроси. Человек, видать, с самого фронта пришел. Живой!
Ануш продолжала плакать. И тогда мне в голову пришла странная мысль. Я взял в ладони ее лицо, повернул к себе:
— Слушай, ты стихи такие знаешь? — И произнес по-армянски четверостишие, включенное в школьную хрестоматию. — Учила в школе? Так это я написал.
Девушка смотрела на меня с недоумением, не веря. Тогда я вытащил из полевой сумки журнал, где были напечатаны мои стихи и фотографии.
— Вот видишь, стихи Арама Петросяна. А это я. Похож?
Она отрицательно замотала головой. И правда, в запыленном политруке трудно было признать того пижона при галстучке.
— В штатском, оттого и непохож, — поддержал меня Ашот. — Ты слушай его, Ануш, это — уважаемый человек.
— Факт, Пушкин, — съехидничал Федулов.
— Так вот, говорю тебе точно, вернется брат. Вернется, — продолжал я, почему-то очень веря в свои слова.
В это время по двору разнеслась команда:
— В колонну по четыре, повзводно…
И вот недружно затопали сапоги. Кто-то запел строевую песню, бойцы подхватили припев.
— Вы с ними? — с надеждой спросила меня Ануш.
Я промолчал. И тогда она бросилась за колонной, за братом. А я смотрел вслед, понимая, что помочь ничем не могу.
Лишь через два месяца я вновь очутился в этом городе. Командировки носили нас, газетчиков, по всей огромной дуге Закавказского фронта, левый фланг которого обозначал скелет железнодорожного вагона над цементными заводами Новороссийска, а правый терялся в веренице постов где-то в калмыцких степях, промороженных, продуваемых насквозь метелями. Трудно на таком фронте дважды очутиться в одном и том же месте, но вот случилось.