— Интересно, — Верещагин переглянулся с Грибовым.
— Честно говорю, гражданин начальник, — забожился Волков. — Я, значит, денек-другой должен был у Степана пожить и за это время пушку припрятать. В квартире, — добавил он.
— И при этом заставить Колесниченко уехать из города?
— Ну да.
— Любопытно. — Грибов поджал губы, посмотрел на Верещагина. Тот кивнул, включил магнитофон.
— Давайте-ка по порядку, гражданин Волков.
— По порядку? По порядку, значит… — Назвав Ветрова, Волков немного успокоился, к нему начала возвращаться уверенность, но уже не та — нахрапистая и злая, а совершенно спокойная, когда надо было бороться за собственную жизнь и со всей основательностью топить другого. Он глубоко вздохнул, словно готовился прыгнуть в холодную воду, и вдруг спросил, вперившись взглядом в следователя: — А мне это как чистосердечное признание зачтется?
— Кончайте торговаться, — оборвал его Верещагин.
— Да это я так, к слову, — тут же спохватился Волков и опять вздохнул глубоко: — Ну что ж, записывайте. Хозяин, Иван Матвеич, значит, на меня сам вышел, еще до того, как я в тюрьму попал. Я в ту пору грузчиком вкалывал, на станции. Ну, по мелочевке вещицу-другую из товарняка тиснешь да пропьешь тут же. Вот он через кого-то и вынюхал мои делишки. Позвал как-то к себе на склад, двери закрыл, пару бутылок водки с закусом выставил и напрямую этак говорит: «Не надоело еще, Паша, мелочевкой заниматься? Сейчас с хищением на транспорте строго». Я молчу, жду, что он дальше скажет. А он разлил водку по стаканам и говорит: «Ну, за наше совместное дело». И залпом ее. Выпил, и я тоже. Зажевал. Он тогда хорошей колбасы нарезал. Копченой. Молчу дальше, а он, Ветров-то Иван Матвеевич, и говорит: «Мужик ты, Волков, вроде бы надежный, именно такой мне и нужен. Ну что, соглашаешься работать вместе?» «Так это еще неизвестно, на что подписываюсь», — отвечаю. А он мне: «Не прогадаешь. А главное — весь риск на мне. Ты же только надежных людей организовать должен». И спрашивает: «Ну?» Налил я еще полстакана и говорю: «Выкладывай дело».
Волков замолчал, облизал губы, зашарил глазами по столу, как понял Верещагин, в поисках курева. Майор тоже понял в чем дело, полез в карман, достал пачку «Беломора».
— Кури.
Глубоко затянувшись, Волков кивнул, что означало «спасибо», повернулся к следователю.
— Ну, значит, и выложил он мне все. У него несколько клиентов есть — директора ресторанов, и им левая икра нужна. Вот я и должен был подыскать надежных мужиков и заставить их рыбалить на себя. А но осени скупить оптом всю икру и балык, который они на нересте заготовят.
— Кто должен был с ними рассчитываться?
— Я, — после короткого колебания ответил Волков. — О Хозяине никто ничего не знал.
— Откуда у него эта кличка?
— Хозяин-то? — с кривой ухмылкой спросил Волков. — Да это я его так окрестил. Про себя, конечно. Несколько раз, правда, по пьянке вырвалось, так осерчал он очень. Какой я тебе, говорит, Хозяин? Ветров я, Иван Матвеевич.
— Сети откуда?
— Сети он дал. У него дома еще припрятаны такие же.
— И что дальше было? — спросил Верещагин.
— Дальше-то? А дальше, значит, подрался я по пьянке, вот и угодил в колонию по двести шестой. Там-то и познакомился со Степкой Колесниченко, а потом уж и с Рекуновым. Рассказал им про артельку, которую можно будет сколотить после освобождения, сказал, что все беру на себя. Лодки, снасти… В общем, согласились они.
Он замолчал, жадно затянулся «Беломором». Грибов с Верещагиным терпеливо ждали. А Волков аккуратно притушил «бычок», спрятал его в карман.
— Ну, когда вышел я, он тут как тут. «Не забыл, — спрашивает, — мое предложение?» Помню, говорю. А он мне: «Вот и ладно. Иди сейчас в кадры, возьму тебя разнорабочим. Оклад, конечно, небольшой, но деньги будешь иметь немалые. А попутно икоркой с балычком займешься».
— Кому в прошлом году сбыли икру?
— Не знаю, гражданин следователь, честно не знаю. Одно могу сказать. Я ему как-то насчет деньжат заикнулся. Говорю, можно было бы и прибавить, все-таки риск большой. А он мне: «Это ты-то рискуешь? Да прошлой зимой человек один в Душанбе с нашей икрой погорел, а ты даже слыхом об этом не слыхивал. — И передразнил еще: — Риску-у-ет».
— Хорошо-о, — Верещагин посмотрел на Грибова, словно хотел узнать его реакцию на услышанное, потом сказал: — Ну, а теперь вернемся к тому дню, когда был убит Артем Шелихов.