— Эх, Волков, Волков, — остановил его Грибов, — вроде и человек неглупый, а врете нескладно. Лодку-то долбленку, что у Рекунова изъяли, вы в колхозе «Рассвет» еще прошлой осенью купили. Вот показания ее прежнего хозяина. Ну, а что касается японских сетей, то этим вопросом сейчас мои ребята занимаются. Ну, да все это мелочи, — неожиданно заключил Грибов, тяжелым замком сцепил пальцы, долго молчал, изучая какую-то щель на крашенном коричневой краской полу, потом спросил негромко: — Зачем вы убили Шелихова?
Неподвластным тиком дернулось лицо Волкова, он хотел было что-то сказать, но ему, видимо, не хватило воздуха, и он только чуть разжал зубы, уставившись на майора.
Слышно было, как жужжит попавшая в паучьи сети муха. Где-то очень далеко прогудел маневровый паровоз.
Наконец Волков пришел в себя, с хрипом выдавил воздух, всем корпусом развернулся к следователю.
— Я же говорил вам, — глухо произнес он, — еще там, в городе. Пистолета этого я в глаза не видел. Ведь Степан же это… Он парня убил. А потом решил на меня свалить. Так что его об этом спрашивайте… Ну ладно, обещался я у них по осени икру купить, но только и всего-то. А мокруха?.. На кой она мне, гражданин следователь?
— Вот и мы об этом же думаем.
— Во! Сами же понимаете, — подался к следователю Волков. — Степка это, Колесниченко. Испугался, что шуряк его разоблачит, ну и…
— Да видите ли, — не согласился с ним Верещагин, — Степан Колесниченко, на которого вы так старательно упираете, во время убийства спал в поезде мертвым сном.
— Это он так говорит? — криво усмехнулся Волков. — Ну-ну. Тогда запишите, что я в тот вечер летел в Казань на похороны брата.
— Если бы вы смогли все это документально доказать, я бы записал, — остановил его Верещагин. — Но дело в том, что вы в тот вечер находились здесь, а Колесниченко, предварительно напившись, «рвал когти» отсюда. Вот показания проводницы вагона.
— Так, может, она числа спутала? — вскинулся Волков. — Да у них в каждом рейсе по десять пьяных в вагоне.
— Возможно, — согласился Верещагин. — Однако число она не путает, так как по прибытии поезда в крайцентр Колесниченко был отправлен в медвытрезвитель, откуда его выпустили только утром. Утром следующего после убийства дня, гражданин Волков. Что и зарегистрировано в журнале дежурного.
И опять стало слышно, как где-то в дальнем углу, под потолком, забилась несчастная муха.
Когда Верещагин посмотрел на Волкова, то поначалу даже опешил: перед ним, утопив голову в ладонях, сидел не прежний нахраписто-злой Волчара, готовый рвать глотки, чтобы только «восторжествовала справедливость», а сгорбился на стуле невзрачный, грязный, обросший мужик.
— И будет тебе, Волков, — раздался голос Грибова, — предъявлено обвинение в предумышленном убийстве Артема Шелихова.
— Что?.. — Волков оторвал голову от рук и, будто в замедленном кино, развернулся к майору.
Казалось, он не понимает сказанного. Но наконец его лицо стало принимать осмысленное выражение, он облизал губы, и глаза ею наполнились ужасом.
— Нет! Я не убивал! — крутанулся он к Верещагину и прижал руки к груди. — Не убивал… Я вообще… Я только утром узнал, — бессвязно говорил он. — Не убивал я…
— А кто? — спросил Грибов.
Волков повернулся к нему, мелко затряс головой.
— Н-не знаю… Ч-честное слово.
— Кто дал пистолет? — перехватил вопрос Верещагин.
— Пистолет? Так Ветров и дал. Иван Матвеич.
Верещагин вопросительно посмотрел на майора.
— Есть такой, — удивленно рассматривая Волкова, сказал Грибов. — Иван Матвеич Ветров. Завскладом железнодорожного ОРСа. Что-то тут не то, — пожал он плечами. — А ты, случаем, своего начальника не оговариваешь?
Волков медленно, словно на нем висели трехпудовые вериги, повернулся к майору, сказал потухшим голосом:
— Э-эх, гражданин начальник…
— В таком случае вопрос, — включился Верещагин. — Зачем он дал пистолет? Вы что, должны были убрать Колесниченко?
— Нет, нет, — зачастил Волков. — Я должен был припрятать ствол на квартире той марухи, где Степан жил. И все. Я спросил еще: а на кой, мол, это надо? А он, Хозяин-то, и говорит: «Не твоего ума дело».
— Интересно, — Верещагин переглянулся с Грибовым.
— Честно говорю, гражданин начальник, — забожился Волков. — Я, значит, денек-другой должен был у Степана пожить и за это время пушку припрятать. В квартире, — добавил он.
— И при этом заставить Колесниченко уехать из города?
— Ну да.
— Любопытно. — Грибов поджал губы, посмотрел на Верещагина. Тот кивнул, включил магнитофон.
— Давайте-ка по порядку, гражданин Волков.
— По порядку? По порядку, значит… — Назвав Ветрова, Волков немного успокоился, к нему начала возвращаться уверенность, но уже не та — нахрапистая и злая, а совершенно спокойная, когда надо было бороться за собственную жизнь и со всей основательностью топить другого. Он глубоко вздохнул, словно готовился прыгнуть в холодную воду, и вдруг спросил, вперившись взглядом в следователя: — А мне это как чистосердечное признание зачтется?
— Кончайте торговаться, — оборвал его Верещагин.
— Да это я так, к слову, — тут же спохватился Волков и опять вздохнул глубоко: — Ну что ж, записывайте. Хозяин, Иван Матвеич, значит, на меня сам вышел, еще до того, как я в тюрьму попал. Я в ту пору грузчиком вкалывал, на станции. Ну, по мелочевке вещицу-другую из товарняка тиснешь да пропьешь тут же. Вот он через кого-то и вынюхал мои делишки. Позвал как-то к себе на склад, двери закрыл, пару бутылок водки с закусом выставил и напрямую этак говорит: «Не надоело еще, Паша, мелочевкой заниматься? Сейчас с хищением на транспорте строго». Я молчу, жду, что он дальше скажет. А он разлил водку по стаканам и говорит: «Ну, за наше совместное дело». И залпом ее. Выпил, и я тоже. Зажевал. Он тогда хорошей колбасы нарезал. Копченой. Молчу дальше, а он, Ветров-то Иван Матвеевич, и говорит: «Мужик ты, Волков, вроде бы надежный, именно такой мне и нужен. Ну что, соглашаешься работать вместе?» «Так это еще неизвестно, на что подписываюсь», — отвечаю. А он мне: «Не прогадаешь. А главное — весь риск на мне. Ты же только надежных людей организовать должен». И спрашивает: «Ну?» Налил я еще полстакана и говорю: «Выкладывай дело».
Волков замолчал, облизал губы, зашарил глазами по столу, как понял Верещагин, в поисках курева. Майор тоже понял в чем дело, полез в карман, достал пачку «Беломора».
— Кури.
Глубоко затянувшись, Волков кивнул, что означало «спасибо», повернулся к следователю.
— Ну, значит, и выложил он мне все. У него несколько клиентов есть — директора ресторанов, и им левая икра нужна. Вот я и должен был подыскать надежных мужиков и заставить их рыбалить на себя. А но осени скупить оптом всю икру и балык, который они на нересте заготовят.
— Кто должен был с ними рассчитываться?
— Я, — после короткого колебания ответил Волков. — О Хозяине никто ничего не знал.
— Откуда у него эта кличка?
— Хозяин-то? — с кривой ухмылкой спросил Волков. — Да это я его так окрестил. Про себя, конечно. Несколько раз, правда, по пьянке вырвалось, так осерчал он очень. Какой я тебе, говорит, Хозяин? Ветров я, Иван Матвеевич.
— Сети откуда?
— Сети он дал. У него дома еще припрятаны такие же.
— И что дальше было? — спросил Верещагин.
— Дальше-то? А дальше, значит, подрался я по пьянке, вот и угодил в колонию по двести шестой. Там-то и познакомился со Степкой Колесниченко, а потом уж и с Рекуновым. Рассказал им про артельку, которую можно будет сколотить после освобождения, сказал, что все беру на себя. Лодки, снасти… В общем, согласились они.
Он замолчал, жадно затянулся «Беломором». Грибов с Верещагиным терпеливо ждали. А Волков аккуратно притушил «бычок», спрятал его в карман.
— Ну, когда вышел я, он тут как тут. «Не забыл, — спрашивает, — мое предложение?» Помню, говорю. А он мне: «Вот и ладно. Иди сейчас в кадры, возьму тебя разнорабочим. Оклад, конечно, небольшой, но деньги будешь иметь немалые. А попутно икоркой с балычком займешься».
— Кому в прошлом году сбыли икру?