— Не знаю, гражданин следователь, честно не знаю. Одно могу сказать. Я ему как-то насчет деньжат заикнулся. Говорю, можно было бы и прибавить, все-таки риск большой. А он мне: «Это ты-то рискуешь? Да прошлой зимой человек один в Душанбе с нашей икрой погорел, а ты даже слыхом об этом не слыхивал. — И передразнил еще: — Риску-у-ет».
— Хорошо-о, — Верещагин посмотрел на Грибова, словно хотел узнать его реакцию на услышанное, потом сказал: — Ну, а теперь вернемся к тому дню, когда был убит Артем Шелихов.
И опять Волков как-то сразу сник, ссутулился, будто все время ждал и боялся этого вопроса.
— Ну, — начал он глухо, — во второй половине дня это было. Ну да, я как раз с обеда вернулся. А тут на склад Степан прибегает. Вызвал меня и говорит: так, мол, и так, засек его шуряк, который парашютистом работает. А сам-то Степан с похмела страшного, руки трясутся, и спрашивает, чего, мол, делать теперича. Шуряк, мол, грозится в милицию сдать. Ну, я, честно говоря, и сам испугался: расколется ведь гад на первом же допросе. Направил его домой, а сам к Хозяину, значит. Рассказал ему все, тот материться стал, хотел было меня по уху смазать, мужик-то он здоровый, но потом и говорит: «Надо этого козла вонючего подальше отсюда отправить. Я сейчас возьму билет на первый же поезд, снесешь ему и прикажи, чтоб весточку потом дал: где найти его. А чтобы не бедствовал по первому времени, полкуска ему сунешь». Так я и сделал. Отнес этому хмырю деньги с билетом, наказал, куда мне пару строк черкануть, — и домой. А потом, утром уже… — Волков замолчал, скривился, словно от зубной боли, просяще посмотрел на Грибова: — Можно, я еще закурю?
Он дрожащими пальцами взял папиросу, сломал одну спичку, другую, в конце концов прикурил и, затянувшись, тяжело, с хрипом закашлялся.
Верещагин с Грибовым терпеливо ждали.
— Ну, а утром слышу разговор на станции: парня, мол, какого-то застрелили. А другого ранили. Я-то поначалу даже не придал этому значения, как вдруг узнаю, что это тот самый шуряк Степана. Честно скажу, испугался. Кто, думаю? И к Хозяину. Спрашиваю, значит: может, мужиков-то снять с реки? А он мне: «Зачем? Пусть рыбачат. Кто-то этого щенка пришил, а мы-то здесь при чем?» Ну, я и успокоился. Чего на свете не бывает. Тем более, что его вместе с журналистом московским… Так, может, кто по тому метил, а угодил в нашего. Ну, а тут позвал меня как-то к себе домой Хозяин-то и говорит: «Замазаны мы с тобой, Пашка, здорово. Так что надо выкарабкиваться. Свезешь вот эту штуку своему дружку да спрячешь там понадежнее, но так, чтоб он знать ничего не знал. — И добавляет: — Делай что приказано, иначе свистеть нам с тобой на всю катушку».
— Ясно, — подытожил услышанное Верещагин и посмотрел на Волкова. Тот, видно, выложил все свои силы и теперь, как спущенный баллон, понуро оплыл на стуле. Верещагин достал из стола несколько листов бумаги, карандаш. — Сейчас вас отправят в камеру, опишите все, что здесь рассказали. Постарайтесь вспомнить каждую фамилию, которую упоминал Ветров.
Волков кивнул понуро, поднялся со стула, заложил руки за спину…
— Ну, что скажете, Василий Петрович? — спросил Верещагин, когда Волков скрылся за дверью.
Грибов долго молчал, внимательно рассматривал вылинявшую татуировку на руке, потом перевел взгляд, на следователя.
— Свежо предание, — пробасил он, пожимая плечами.
— Почему?
— Да видишь ли, если даже Волков насчет Ветрова не врет, я имею в виду, что именно тот снасти доставал и через своего подручного икру скупал, то все равно концы с концами не сходятся. Понимаешь, смысла не было Ветрову убирать Артема. Он в любом случае чистым выходил. Если бы даже Степан Колесниченко Волкова назвал, в чем я, откровенно говоря, сомневаюсь, а тот вдруг — Ветрова, то Иван Матвеевич просто-напросто послал бы нас всех куда подальше. Прямых улик-то против него нет.
— И все-таки, — возразил Верещагин, — давай тая решим. Запроси транспортную милицию, нет ли у них чего-нибудь на этого самого завскладом. Далее. Пошли к нему кого-нибудь из своих ребят — надо ухитриться отпечатки пальцев достать. Третье. Сделай запрос на его полную объективку. Сам знаешь: родился, крестился, судился и прочее. Четвертое. Надо срочно запросить Душанбе, кто у них за последние три года попался на красной икре. Пока все. А я — к парашютистам.
XIII
— Ну вот и наши летят, — сказал Курьянов.
Они едва успели подойти к вертолетной площадке, как над головой зависла тяжелая машина и мягко опустилась на утрамбованную землю, взбивая лопастями тучи пыли. Верещагин прикрыл лицо рукой, а из емкого брюха Ми-8 уже выпрыгивали парашютисты. Тут же подрулила бортовая машина, шофер уверенно подал задним бортом к открытому люку вертолета, и оттуда полетели в кузов парашютные мешки, спальники и прочая дребедень, без которой не обойтись в тайге.
Когда загрузились, шофер все так же лихо вырулил на дорогу и, взбивая клубы пыли, понесся к авиаотделению. Верещагин подошел к парашютистам.
— Во, явился не запылился, — приветствуя следователя, сказал Венька и первым подал руку.
Успевший привыкнуть к занозистому парню, Верещагин засмеялся, крепко тиснул его жесткую ладонь.
— Ох, Стариков…
— А чего Стариков? — ухмыльнулся Венька. — Думаешь небось, вот бы попался! Так не мечтай. И без тебя есть кому соки из меня выжимать. Один Лаптев чего стоит. Это участковый наш, — милостиво пояснил он. — Как что, так с ходу протокол да штраф. Только на него и работаю.
— Меньше кулаками махать надо, — урезонил его Курьянов.
— Так я ж, Курьяныч, разве виноват, что кажная тварь именно на меня выползает? — возмутился Венька. — Вот ты идешь вечером из клуба — и ничего. А я… Веришь — нет, обязательно кто-нибудь прицепится. Будто медом я для всякой шушеры намазан.
— Э-эх, — устыдил его летнаб. — А ведь прошлым разом, когда я тебя из милиции вызволял, ты ведь клялся и божился… А недавно опять Лаптев звонил, меры просил принять.
— Ну да, — поджал губы Венька. — Как насчет меня — так меры принимать надо, а то, что два хмыря из леспромхоза Анютку матюком обложили — так им ничего. Нет уж, Курьяныч. Ты моему другу Лаптеву так и скажи: бил я им морду и бить буду. Так-то вот, — закончил он.
Когда отошли с полсотни шагов и углубились в подлесок, Верещагин предложил:
— Может, здесь поговорим?
— А чего ж, можно и здесь, — согласился Венька. Колосков с Мамонтовым только кивнули молча. Верещагин еще при встрече обратил внимание, как подломила их смерть Шелихова, словно родной кто умер. Да и Венькина разухабистость была напускной, будто хотел он прикрыться ею, как надежным щитом.
Все время, что он ехал сюда, Верещагин обдумывал этот разговор. Вернее, один вопрос. А главное — имеет ли он право задать его парням. Все-таки Кедровое — это не город, здесь каждый каждого знает, и случись что, Ветров не виновен…
Он обождал, когда поудобнее устроится на том же дереве Мамонтов, и только после этого спросил:
— Мужики, мне очень важно знать: Шелихов когда-нибудь упоминал Ветрова?
Недоуменно пожал широченными плечами Мамонтов, вопросительно переглянулись Колосков с Венькой, Так же недоуменно посмотрел на следователя и Курьянов, однако, поняв, о ком идет речь, спросил:
— Это завскладом, что ли, на станции?
— Он самый. Ветров Иван Матвеевич.
И опять шевельнул плечами Мамонтов, которым тесно было под вылинявшей от пота и соли энцефалиткой, многозначительно хмыкнул Колосков, и Верещагин перехватил его изучающий взгляд. А Венька пробурчал:
— Так бы и говорил. Ворюга с орсовского склада.
Верещагин уставился на парашютиста.
— Почему это ты его так вдруг?..
— Да потому, — не вдаваясь в подробности, ответил Венька. — Ворюга, он и есть ворюга.
— И что, — тихо спросил Верещагин, — Шелихов о нем был того же мнения?
— А то нет, — отозвался молчавший до этого Колосков. — Он-то нам и рассказал о нем.
…Дорога была грунтовая, с промоинами и выбоинами, на которых грузовик подбрасывало словно мячик, и Верещагин то и дело хватался за ручку, чтобы не выбить головой ветровое стекло. Водитель, видно, привык к такой езде и поэтому почти не обращал внимания на мучения следователя. Когда же их тряхнуло так, что Верещагин чуть не простился со своей селезенкой, которая только жалобно екнула, он хотел было высказать водителю все, что о нем думает, но лишь покосился на сосредоточенное лицо парня и промолчал. Исполнительный работяга, тот, видно, напрямую принял слова летнаба: «Чтоб одна нога здесь, а другая там. Ясно?» Был он молчалив, и это Верещагина вполне устраивало, тем более что надо было обдумать услышанное от парашютистов.