Директор спецавтобазы дальних перевозок звонком вызывает к себе секретаршу.
— Ко мне — никого! — распоряжается он. — Занят! И в приемной скажите — пусть не ждут.
— Если будут звонить? — напоминает секретарша.
— Соединяйте только с министерством, — уверенно ответствует директор, и короткий взгляд его любопытствует, какое впечатление это произвело на меня.
— Хорошо. — Секретарша выходит, аккуратно прикрыв за собою дверь.
— Ну, вот мы и одни, — констатирует директор. — Никто нам не помешает, мы можем говорить спокойно, обстоятельно и не торопясь.
Никто нам, собственно, и не мешал, но моему собеседнику очень хочется подчеркнуть, сколь большое значение придает он моему визиту. Красивый холеный мужчина. На нем безукоризненный костюм. Его галстук изготовлен в Брюсселе, запонки — в Лондоне, а одеколон, которым обрызганы седеющие виски, — в Париже. Он курит сигареты «Джон Плайерс». Со стен его с дорогим вкусом декорированного кабинета призывно глазеют глянцевые календарные красотки. Словом, если вы не последний болван, сразу поймете, что находитесь в кабинете значительного лица.
— Вы сказали, что интересуетесь Никитиным, — напоминает директор. — Простите, с какой стороны?
Незамысловатый, но в то же время почтительный прием определить, откуда дует ветер.
— С разных, — говорю я.
Соображай-ка ты, приятель, сам.
— Понятно, — говорит директор, хотя я и сомневаюсь, что ему что-нибудь понятно. — Ну, что сказать о Никитине?.. Работает у нас двенадцать лет. Последние семь обслуживает международные линии: Берлин, Гамбург, Варшава, Вена, Париж, Брюссель… В Европу вышли! Да… И знаете, не только железнодорожному — воздушному транспорту даем форы. Вот так-то! Самолет надо погрузить-разгрузить, а мы, можно сказать, от отправителя — прямо к заказчику!.. — В этом месте он спохватывается, что перед ним не автор будущей восторженной статьи в центральной прессе, и без паузы возвращается к интересующей меня теме. — Большой мастер своего дела! Водитель экстра-класса! Между прочим, мастер спорта по мотоциклетным гонкам. Дважды представлял наш коллектив на всесоюзных соревнованиях, оба раза возвращался с призами. С товарищами по работе тактичен, вежлив, в быту скромен.
Тактичный и скромный победитель гонок по пересеченной местности. Почти как в нашем случае. Убедившись, что сведения, которыми располагает директор, иссякли, уточняю:
— Меня интересуют заграничные поездки Никитина. Насколько я знаю, он за эти семь лет ни в каких нарушениях или злоупотреблениях замечен не был?
— Да вы его личное дело посмотрите! — Директор давит в хрустальной пепельнице до половины выкуренную сигарету и подвигает мне заблаговременно доставленную из отдела кадров папку с личным делом Никитина. (Опоздал, я уже смотрел). — Благодарность… Благодарность… Премия! Мы у себя кого попало не держим!
— Прямо не человек, а памятник, — замечаю я.
— А что? Что-нибудь не так? — тревожится директор. — вы скажите, мы примем меры.
Стандартная реакция. Барельеф уже изготовлен; у дома, где проживает наш герой, назначен торжественный митинг, и оркестр уже не раз репетировал туш. Но если вдруг что-нибудь не так…
— Никаких мер вы, Сергей Егорович, принимать не будете, — строго говорю я. — Пусть Никитин работает, как работал. Это первая просьба. Теперь вторая! О нашем с вами разговоре никто не должен знать. Ни один человек, понимаете? Прежде всего сам Никитин.
Мой визави отвечает сосредоточенным кивком. Вот теперь он, кажется, понимает…
— А сейчас скажите, где он был в последних числах августа?
— Сейчас посмотрим.
Директор с готовностью лезет в стол, достает кожаную папку и сверяется с имеющимися в ней записями.
— Двадцать восьмого августа машина Никитина пришла из Софии, — докладывает он. — Груз — консервы. Три дня отгулов… Первого сентября они ушли на Дрезден. Это была его последняя поездка перед отпуском.
— О том, что Никитин будет делать после отпуска, вам, вероятно, тоже известно?
— Разумеется… Вот! — Хозяин кабинета находит нужное место в своих бумагах. — Седьмого октября он возвращается на работу, а восьмого уходит на Копенгаген.
Немаловажная подробность, возможно решающая. Впрочем, меня интересует еще кое-что.
— Скажите, — говорю я, — есть на автобазе человек, который знает Никитина, ну, скажем так, ближе, чем вы?
Директор пододвигает мне круглую черную коробку с золотым тиснением. Я отказываюсь — его сигареты для меня слишком слабы.
— Счастливчик, — улыбается он. — А у меня, знаете ли, на наши духу не хватает. — Он закуривает и с удовольствием затягивается. Волнение его почти прошло. — Говорите, кто знает? Вот тут вам повезло. Полгода назад ушел на пенсию Лефтий Андрей Платонович, бывший напарник Никитина — ездили они вместе, если память не изменяет, лет пять. Опытный водитель, прекрасный человек, но — возраст! И вот совсем недавно Лефтий не выдержал, вернулся — дома сидеть не может. Мы его, естественно, встретили с распростертыми объятиями. Механиком он сейчас в гараже. Пригласить?
— Не надо. Схожу к нему сам.
— Тогда я провожу, — радушно предлагает директор.
— Благодарю вас.
В подобного рода контакты я привык вступать без посредников.
Иду на территорию базы и без труда нахожу ремонтный участок. Справляюсь о Лефтии у какого-то расторопного малого лет семнадцати, одетого в комбинезон номера на два больше и сверх всякой меры вымазанного в тавоте.
— Дядь Андрей, тебя! — кличет паренек.
Из гаража появляется пожилой человек крепкого телосложения. Его волосы девственно белы, как первая пороша, а глаза лучатся добротой: такой никогда не направит свою силу, куда не след.
— Вы меня спрашивали? — обращается он ко мне, протягивает руку и называет себя: — Лефтий Андрей Платонович.
Жму руку, ощутив исходящее от нее тепло.
— Лукшин.
— Вы, товарищ Лукшин, случайно не из…
Лефтий называет учреждение, которое я представляю.
Не могу скрыть своего удивления.
— Чего ж тут сложного, — добродушно улыбается Лефтий. — Я ведь всю войну в разведке…
Мы устраиваемся на скамейке под развесистой липой и не торопясь закуриваем.
— Я Никитина пять лет знаю, — медленно, раздумывая над каждым словом, начинает Лефтий. — Ничего плохого сказать о нем не могу. Конечно, сомнения есть. Да только стоит ли о них говорить? Вас ведь интересуют факты.
— А вы скажите, — подбадриваю его я.
Соображения бывшего разведчика могут оказаться поважней фактов.
Лефтий глядит на меня коротко и внимательно. Этот взгляд проникает в самую душу.
— Для вас это важно? — спрашивает он.
— Важно, — коротко отвечаю я.
Объяснять что к чему такому человеку нет никакой нужды.
Минуту-другую механик молчит, собираясь с мыслями.
— Ненастоящий это человек, — наконец произносит он. — Есть в нем какая-то порча… Я тут недавно по телевизору передачу про львов с внуком смотрел… Лев — тот часами может в зарослях лежать без движения: дождется, когда добыча на расстояние прыжка приблизится, — тогда только и бросится… Вот так и Никитин.
Сравнение очень удачное. Мне даже немного не по себе от того, что Лефтий угодил в самую точку.
— Так ведь пока не бросился, — замечаю я.
Бывший разведчик поднимает глаза.
— Пока… — твердо говорит он.
Если б так… Проглядели мы прыжок, и теперь все это надо восстанавливать по памяти, иначе не докопаться до сути.
— Скажите, Андрей Платонович, в последнее время вы часто виделись? — спрашиваю я.
— Часто, — отвечает Лефтий. — Как бы вам это объяснить… Никитин на мне свою благонадежность проверял, что ли. Уж если я его буду принимать таким, каким он казаться хочет, то другие и подавно… После рейсов всегда заходил, рассказывал, что и как. Машину свою только мне доверял.
Наступает кульминационный момент нашей беседы.