Всегда дорога усыпляет. И, странное дело, будит мысли, Жаль, что эти вот, о национальном, не годятся для войны — не вставишь их ни в листовку, ни в радиопередачу для солдат противника…
Когда Преловский снова очнулся, увидел, что машина стоит, уткнувшись в высокий кустарник, — тонкие ветки дотягивались до лобового стекла. Первое, о чем подумалось, — авария. Выскочил из кабины и увидел шофера и Шарановича, спокойна покуривавших возле раскрытой двери фургона.
— Ну, ты и спать! — сказал Шаранович.
«А я не спал», — хотел сказать он, да подумал, что это будет неубедительно, даже смешно будет, и ответил резкостью:
— На себя погляди. Стучал тебе, стучал.
— Мог бы и не стучать.
— Проволоку распутывать надо было.
— Не мое это дело.
— А чье — наше? — кивнул Преловский на шофера.
— Дураков работа любит.
И засмеялся, отбросил окурок, полез в дверь фургона. Крикнул изнутри:
— Пока ты спал, мы тут с командиром части связались.
— Какой части?
— Да не связались, — уточнил шофер, — пытались связаться. И не с командиром, а с комиссаром. Нашли тут одного, послали доложить о нас. Оказывается, медпункт рядом. Счас позвонят.
Как раз в этот момент невдалеке рванул шальной снаряд, выхватил из тьмы квадраты палаток. Взрыв не испугал — ночной беспокоящий огонь по площадям обычен на фронте. Обеспокоило другое.
— Не посылать надо, а самим, самим, — горячо заговорил Преловский. — Что о нас подумают?
И он полез напрямую, через упругие кусты, к тем палаткам. Крикнул, не оборачиваясь:
— Дожидайтесь туг!
Мог бы в не кричать. Он — старший на ЗВАС, куда денутся без команды? Но в нем в этот момент кипела невесть откуда взявшаяся обида. На Шарановича? На шофера, не разбудившего его? На себя?.
Шаранович недавно в отделении — прислала с Большой земли как опытного переводчика. Был он вроде бы неплохим парнем, только не в меру нагловатым — со всеми с ходу на «ты». Но это Преловский считал объяснимым: молод, смазлив — машинистки заглядываются. И перо у него бойкое: листовки для разбрасывания над немецкими позициями пишет в один присест. Уверовал, что он гений, и вот… Пройдет это. Помыкается по передовой, послушает, как поют осколки да пули, и поостынет…
Не доходя до палаток, Преловский увидел спешивших навстречу людей, узнал знакомого политрука и понял: в полку их ждали. Стало быть, никаких задержек не предвидится.
— А мы думали, что́ случилось, — заговорил политрук. — Дорога-то обстреливается.
— Потому и задержались. Столбы взрывом раскидало, проволоки напутало.
— А мы боялись. Ночи-то чуть осталось. — Политрук оглянулся на обозначившиеся на фоне светлеющего неба горбы высот, занятых немцами.
— Далеко? — спросил Преловский.
— До позиций-то? Вы что, хотите прямо там, где записку перебросили?
— А где еще?
— Немцы там близко.
— А где они далеко?
Политрук вздохнул и спросил:
— Вы что, один?
— С Шарановичем.
— Этим франтом?!
— Он дело знает.
— Дело-то ваше не только разговоры говорить, а еще и ползать. А он пачкаться не больно-то любит.
— Полюбит, куда деваться?
— Ладно, я вам помощника подобрал. Разведчик, место знает.
К ним подошел невысокий боец в телогрейке, туго перетянутой брезентовым, ремнем, не козырнул, как положено военному, а протянул руку.
— Будем знакомы. Степан Рогов.
— Это вы нашли записку? — догадался Преловский.
— Не я, дружок мой, Ваня Козлов. Окопы там — доплюнуть можно. А банка, — плюх рядом, Ваня хотел выбросить, а я говорю, надо доложить.
— Догадались, что в ней?
— Учуял.
— Как это «учуял»?
— А мы таковские, что надо — сечем.
— Что вы сказали? — резко спросил Преловский.
— Сечем, говорю.
— Нет, перед этим.
— Что «перед этим»?
— Вы сказали: «мы таковские»?
— Ну.
— Вы когда прибыли в Севастополь?
— А как привезли, так и прибыл.
— Морем?
— А то как?
— Верно, извините.
Преловский повернулся к политруку, заговорил взволнованно:
— Понимаете, когда сюда плыли, спас меня один человек. Имя не спросил, не до того было, и лица не разглядел, только усы помню да эту вот поговорку — «мы таковские».
— Так это, наверное, Ваня. Его присказка.
— Я этому человеку часы хотел подарить. Загадал: жив буду — подарю.
Преловский сунул руку за пазуху, вынул кругляк часов. Светящиеся стрелки показывали четверть шестого.
— Ух ты! — восхитился разведчик. — Давайте я передам.
— Ладно, ладно, — ревниво отстранил его политрук. — Мало ли кто кого спасает…
— Нет-нет, — перебил его Преловский. — Я должен, я суеверный… Козлов, говорите? Где он сейчас?
Разведчик посмотрел на светлую рассветную полосу над горами и вздохнул:
— Далеко…
В белом маскхалате Иван Козлов долго лежал на мокром снежном намете и терпеливо ждал, когда командир разведгруппы лейтенант Симаков щелкнет языком. Звук этот, напоминающий падение капли в лужу, будет означать — вперед.
Когда Ивана вместе с его дружком Степаном вызвали в штаб, они сразу поняли: предстоит дело. Не знали только, что дело предстоит особенное, на какое разведчики еще не ходили.
Приказ в штаб полка привез лично генерал, начальник артиллерии, что само по себе многое означало.
— Ну так что думает противник? — спросил генерал у командира и комиссара полка, стоявших перед ним.
Вопрос был странный, и все, кто был на КП, замерли, не зная, что ответить. Нашелся комиссар:
— Наверное, то же самое, что и мы. Только наоборот.
— Вот-вот. Мы думаем, как удержать оборону, а немец — как ее прорвать. Затянулось затишье-то…
— Затишье?!
— Знаю, что скажете. Бои каждый день — верно, но в сравнении с декабрьскими — затишье.
Генерал вытянул перед собой руку и, встряхивая ею, стал загибать пальцы:
— Январь, февраль… Чего ждут?
— Дали им в декабре, — подал голос вестовой, стоявший у двери.
Генерал посмотрел в его сторону, и командир с комиссаром тоже посмотрели, подумав одинаково, что распустился вестовой, вмешивается в разговор старших. Но генерал словно бы даже обрадовался реплике.
— Дали, верно! Только наивно думать, что фашисты оставили нас в покое. Они готовятся. — Генерал протестующе мотнул головой. — Знаю, что скажете: мы тоже готовимся. Готовимся к обороне. А надо наступать.
Командир полка и комиссар переглянулись. Наступать! Да одним только этим словом можно свершить чудеса. Каждый пойдет на вражеские пулеметы и умрет героем. Только бы в наступлении.
— Я имею в виду активную оборону. Знаю, ваши разведчики просачиваются во вражеские тылы. Но теперь предстоит дело посерьезнее. Надо уничтожить боеприпасы, которые фашисты приготовили для наступления. Склад где-то здесь. — Он обвел пальцем круг на карте, голос его сразу построжал: — Подберите надежных людей и доложите. Я хочу знать, кого вы пошлете.
Подобрали пятерых: лейтенанта Симакова, младшего лейтенанта Гладышева и троих рядовых — Александра Мостового, Ивана Козлова и Степана Логова.
Гуськом разведчики прошли неглубокой балочкой, поднялись по пологому склону, огляделись: где-то здесь должны были находиться позиции морских пехотинцев.
— Стой, кто идет? — послышалось из темноты. Невидимый часовой клацнул затвором, крикнул по-уставному: — Один ко мне, остальные на месте.
Симаков шагнул вперед, прошептал часовому пароль и махнул своим, чтобы подходили. Часовой стоял возле полуразрушенной стены кирпичного сарая, — телогрейка, форсисто расстегнутая на груди, в вырезе — полоски тельняшки, шапка-ушанка, надетая лихо, набекрень, щегольские усики.
— Что это вы, братки, в такую погоду? — посочувствовал часовой.
— А мы таковские, — отшутился Козлов. — Нам всё нипочем.