Боже, а если бы русские так-то?! Сколько русских-то по свету раскидано?!.»
Преловский думал о том, что национализм не является сам собой. Там, где национализм, ищи, кому он нужен. А мы, что мы знали до войны о национализме? О русском шовинизме — пожалуйста. Всякое слово о русском национальном достоинстве ругали шовинизмом. Только теперь, откатившись до Москвы, до Харькова, до Севастополя, опомнились: без извечной стойкости русского народа на что надеяться?
А кому нужен татарский национализм? Да тем же «мурзакам». Проглядели до войны тот факт, что среди крымских татар стойки были пережитки родовых отношений. А «мурзак» — глава рода и самый богатый в округе человек.
И влияние панисламистских идей тоже недооценили, А они были живы и сводились ни много ни мало к тому, чтобы создать из тюркоязычных народов нашей страны самостоятельную буржуазную республику. Мы забыли, что после русско-турецкой войны 1877—1878 годов тысячи крымских татар переселились в Турцию, и связи эмигрантов с Крымом не были порваны.
А немецкая пропаганда все это учла. Ворвавшись в Крым, немцы объявили себя покровителями ислама. Это, вероятно, и совратило многих людей, связанных круговой порукой родовых отношений, увидевших в союзника близкой по вере Турции — фашистской Германии — защитника своих интересов. Потому немцам удалось сколотить из крымских татар особые вооруженные отряды для борьбы против партизан…
Преловский поймал себя на мысли, что думает он о чьем угодно национализме, только не о еврейском. Что это — инстинкт самозащиты? Неужели прав Шаранович, и изначальное, данное от рождения, — превыше всего? Но ведь это значит согласиться с нацистами.
История человечества учит другому. Христианство — самая интернациональная идеология — так широко распространилась потому, что была понятна всем народам, А националистический иудаизм так и остался идеологией касты…
Не хотелось ему соглашаться с Шарановичем, не хотелось и спорить с ним. Он вздохнул, натянул сапоги и спрыгнул в слякотный, истоптанный снег возле машины…
Разведчик Рогов, должно быть, и впрямь все тут хорошо знал: уверенно провел леском, потом овражком прямиком до хода сообщения, глубокого, пригибаться но надо. Зоревое утро этого дня, обещавшее непогоду, не обмануло: ветер гнал набрякшие тучи, время от времени сыпавшие дождем и снегом. Погода была самая что ни на есть нелетная, и Преловский не оглядывался на небо. Но и артиллерия в этот день помалкивала, и вообще было до удивления тихо на передовой.
А когда добрались до траншеи, вдруг загукали в тылу минометные разрывы. Бойцы, спавшие в неглубоких подбрустверных нишах, даже не пошевелились. Преловский не утерпел, высунулся поглядеть. И увидел в поле две маленькие фигурки — женщины. Они исчезли, когда неподалеку вскинулись белые клубки минных разрывов, потом опять появились и опять упали с первыми же разрывами. Действовали женщины по всем правилам, видно, не впервые бегали под минами, но Преловский затаил дыхание.
— Пропали бабенки, — сказал кто-то за его спиной.
Женщины были явно городские, приодетые — в длинных довоенных пальто и демаскирующих цветастых платках.
Из разных мест коленчатой траншеи им кричали:
— Назад!
— Куда черт вас?!.
— Левей берите! Там ход!..
Женщины не слышали. Так они с разбегу и рухнули в окоп, прямо на руки, услужливо подставленные бойцами. И тут Преловский разглядел, что это совсем молодые девчушки, почти школьницы. И портфель был у одной, обычный довоенный школьный портфель.
— Куда вы, девоньки?
— А мы к вам.
— Зачем вы тут нужны? — зло крикнул Преловский, настрадавшийся за них.
Кто-то засопел за его спиной, и Преловский, оглянувшись, увидел сбитую на затылок ушанку и узкие посла сна глаза. Боец радостно и удивленно улыбнулся.
— Как же не нужны? Бабы, да не нужны?!
— Мы из сберкассы, — задорно выкрикнула та, что была с портфелем.
— Фу-ты, ну-ты! Кто куды, а я в сберкассу.
— Правда из сберкассы.
Она задергала портфель, торопясь открыть его, выхватила бумагу, мгновение подержала, оглядываясь, не зная, кому отдать, и протянула Преловскому. В бумага значилось, что гражданки Подковальникова и Балакай представляют собой подвижную сберегательную кассу и направляются в воинские части для мобилизации денежных средств непосредственно от вкладчиков.
— Вам же выдают денежное содержание, — торопливо заговорила она. — А вы его не тратите. Тратить-то некуда. А денежных знаков в городе мало. Давайте мы ваши деньги оформим на сберкнижку, и у вас они будут целее, и денежные знаки в банке появятся.
— Завещать можно, — подсказала ее подруга. И смутилась: здесь, на передовой, это было не отвлеченной фразой.
— Ничего, девоньки, мы привыкшие, — успокоил ее Рогов. И вопросительно глянул на Преловского: вот с кем, мол, надо беседы-то беседовать, а не с паршивыми немецкими солдатами. Пригласить их в машину да поговорить по душам…
Именно так понял Преловский разведчика, и собрался ответить, сам еще не зная, что именно. Но тут подбежал по траншее подтянутый, не по-окопному аккуратный младший лейтенант, затоптался перед девчонками, заговорил радостно:
— Звонили о вас, предупреждали… Только не так надо было… А если бы, не дай бог… Пойдемте, сначала покушаем…
Преловский засмеялся, покивал Рогову — вот, мол, видишь, не про нас девоньки — и неожиданно для самого себя вздохнул.
— Ладно, пошли в штаб батальона.
Комбат, до землянки которого они вскоре добрались, спал, раскинувшись на низком топчане. У стола, сколоченного из снарядных ящиков, под фонарем «Летучая мышь» сидел дежурный, младший лейтенант, как две капли воды похожий на того, что увел девушек, — верный признак недавнего очередного выпуска курсов младших лейтенантов, — а напротив него читал толстую растрепанную книгу знакомый Преловскому старший лейтенант, начальник штаба батальона.
— В роты?! Да вы что?! — изумился он. — Только ночью.
— А мы не из робких, — заикнулся было Преловский.
— Вы-то, может, и нет, да мы побаиваемся. Ротный знаешь что скажет, если ты к нему сейчас заявишься? Если, конечно, доберешься. Знаешь? Ну и хорошо, а то ругаться не хочется. Никакого движения днем, чтобы не демаскировать.
— Но мне надо посмотреть местность.
— Посмотреть — это пожалуйста. С НП весь передний край виден.
В сопровождении младшего лейтенанта они прошли по траншее, потом проползли по канаве к груде кирпича, оставшейся от какого-то строения, спрыгнули в окоп и, пройдя по темному подземному коридору, оказались в просторном подвале. В узкую щель окна-бойницы сочился тусклый свет.
Наблюдатель, сидевший у стереотрубы, не вскочил навстречу начальнику, только повернул на миг голову и, снова уставившись в окуляр, стал докладывать обо всем увиденном.
— Отойди, дай человеку поглядеть, — сказал старший лейтенант, не дослушав доклада.
Преловский прижался надбровьем к теплой резинке у окуляра и забыл обо всем. Перед ним был лунный ландшафт нейтралки. Не раз видевший подобные картины, Преловский без труда разобрался в пестроте недвижных пятен. Светлая полоса, протянувшаяся по кромке оврага, — это, несомненно, свежий участок немецкой траншеи: набросанная на бруствер земля еще не обмокла, не растеклась. Белое снежное пятно у большого камня, вполне возможно, — отдельный окоп или даже НП, чью маскировку под снежный намет стараются сохранить в неприкосновенности… Он знал, что мог и ошибиться в своих выводах, — чтобы знать все в точности, нужно непрерывное и длительное наблюдение, — но Преловскому хотелось верить в свою наблюдательность, и он верил.
— Что-нибудь понял? — спросил старший лейтенант.
— Все понял.
Наблюдатель хмыкнул и, решительно отодвинув Преловского, снова прильнул к стереотрубе.
— Тут целый день глядишь, — неопределенно сказал он.