— Участковый уполномоченный капитан Бибиков, — представился милиционер, козырнув.
В микроскопической комнатенке с трудом умещались две кровати, шкаф, стол и два стула. На столе — бутылка вина и сковородка с жареной картошкой. За столом — двое неопрятного вида парней и две девушки. При слове «участковый» парни засуетились. «Химики», — подумал Субботин. Присутствие их здесь в это время — нарушение режима.
— Ну, мы того, девочки, — пробормотал один, вставая, и с тоской оглядываясь на сковородку о картошкой. — Мы пошли, да?
Он начал пробираться к выходу, пытаясь обогнуть участкового.
— Эти вам не нужны? — спросил милиционер.
— Нет, пускай идут.
«Эти» моментально исчезли.
— Кто из вас Клава Завадская? — спросил Субботин.
— Я, — ответила дородная, спелая деваха, завернутая в черный, с изображениями змей и драконов халат. Она изучающе посмотрела на следователя.
— А вы кто? — обратился Субботин к худой девушке в серой юбке и голубой кофточке. В ее глазам было что-то жалобное, как у дворняжки. Этакий заморыш.
— Соседка, — ответила она.
— Вы нам тоже понадобитесь. Будьте где-нибудь поблизости.
Девчонка согласно закивала и выскользнула из комнаты.
— Я из военной прокуратуры, — представился Субботин, садясь за стол и брезгливо отодвигая закопченную сковородку.
Клавдия усмехнулась и вызывающе покачала головой. Субботин вытащил из портфеля бланк протокола допроса.
— Я должен допросить вас в качестве свидетеля.
— Чегой-то? — презрительно протянула Клавдия. — Нечего мне с военной прокуратурой делить. Не хочу я допрашиваться.
— Не понял, — переспросил Субботин. — Вы что, отказываетесь давать показания?
— А чего понимать-то? Не буду я ничего говорить. Не хочется чегой-то.
Клава томно потянулась и демонстративно отвернулась к окну, всем видом давая понять, что участковый и следователь здесь лишние.
— Это уже интересно, — усмехнулся Субботин. Нахалов он на своем веку перевидел немало и даже на разозлился. — Придется прочитать небольшую лекцию. Давать показания не ваше право, а ваша обязанность, По уголовному кодексу за отказ, уклонение от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности. Правда, много за это не дают. Не больше года лишения свободы.
Субботин говорил холодно. За время следственной работы он научился говорить так, что у нахалов отпадало желание нахальничать.
— Если вы не хотите говорить со мной здесь, придется пройти в милицию. Или добровольно, или приводом. Это тоже предусмотрено законом.
Услышав про уголовную ответственность, Завадская изменила позу, глаза забегали.
— За чегой-то отвечать? Какой еще привод? — забеспокоилась она. Поняла, что хамством не взять, и засуетилась.
— В общем, так — не хотите говорить, пойдемте с нами.
— Ну чегой-то сразу идти. Какие там вопросы?
— Вы Казьмина знаете?
— Еще бы мне его не знать, — злорадно усмехнулась Клава. — Он мой, как это называется, полюбовник.
«Какая бесстыжая девка», — отметил про себя Субботин.
— А что он сотворил? Вообще-то с него станется. Нет у него ни соображения, ни воображения, ни совести.
Субботин оценил это утверждение. Интересный тип взаимоотношений — и Казьмин, и Клава оба недовольны всем, а заодно и друг другом, но есть в них взаимная тяга, и заставляет их непонятная сила держаться вместе. Но при этом не упустят случая облить друг друга грязью.
— Что вы о нем так плохо отзываетесь?
— А вот так, — неопределенно пожала плечами Клава.
— Значит, деньги он так и не отдал? — с сочувствием спросил Субботин.
— Нет, — хмуро кивнула Клава, но тут же встрепенулась: — Какие деньги?
— Которые Казьмин проиграл этому, как его… — Субботин неопределенно прищелкнул пальцами, будто пытаясь вспомнить имя.
— Митяю, — кивнула Клава. — Проговорился-таки, подлец. Меня теперь склонять будут, что «химики» с солдатами в моей комнате в карты играют.
— Да уж, — подтвердил Субботин. Пусть подумает над тем, что делает. — Это содержанием притонов называется.
— Я, что ль, их сюда затаскивала? — взвизгнула Клава. — Сами слетались! А я не виновата!
— Вчера тоже играли?
— Нет, вчера без этого обошлось.
— Во сколько Казьмин пришел?
— В полтретьего. До половины шестого здесь и пробыл…
Фары «уазика» безуспешно пытались разогнать туман. Погода начинала портиться, повеяло сыростью. Стало как-то зябко. Улицы города, кажущиеся чужими и нереальными в этой дымке, как кадры сюрреалистического фильма проплывали за стеклами кабины.
«Нужно завтра надевать плащ», — решил Субботин. Он с грустью подумал, что лето, похоже, окончательно сдало свои позиции. Скоро опадут с деревьев листья, потом пойдет снег. Зима. Холодно. А зиму и холод он не любил.
Субботин мысленно подвел итог еще одному дню работы. Очередная версия разлетелась в пух и прах. Соседи Клавы подтвердили, что солдат провел ночь в общежитии. Похоже, они говорили правду. Уж очень логичные, последовательные были показания. Артамонов видел Казьмина в два часа ночи. На это заявление можно положиться, потому что солдат на посту прекрасно знает, сколько времени прошло после заступления на пост и когда, наконец, ему сменяться. В общежитие самовольщик пришел в полтретьего. Время девчонки тоже запомнили хорошо. От военного городка до общежития двадцать минут ходьбы. Ушел из общежития в полшестого утра, едва хватало времени, чтобы добраться в часть до подъема. Так что времени обокрасть магазин у него не было.
Машина завернула в поросший деревьями двор и остановилась у подъезда десятиэтажного дома.
— Заедешь за мной завтра, в восемь, — сказал Субботин шоферу-солдату, выходя из машины.
Следователь посмотрел на окна своей квартиры. Полпервого ночи, а Лена не спит. Скорее всего, читает сборник фантастики, который по знакомству достала недавно.
То, что жена у Субботина — кандидат наук, это исключение из правил. Военным положено иметь жен учительниц, врачей, но не математиков.
Он поднялся на седьмой этаж. Шел пешком, усвоив, что люди, пользующиеся лифтами, гораздо больше страдают сердечно-сосудистыми заболеваниями. Дверь открыла Лена.
— Привет! Долго же тебя не было. — Она чмокнула его в щеку. Тоненькая, коротко стриженная, в потертых джинсах и старой рубахе с заплатанными рукавами, которые таскала дома, она казалась девчонкой.
— Чем ты тут без меня занимаешься?
— Читаю Каттнера. Гениальный писатель. Ужин на сковороде. Отбивные.
Субботин увидел на журнальном столике рядом с диваном чашку с горячим кофе.
— Дурная привычка глотать на ночь наркотик.
— У тебя нет логики. Какой смысл пить кофе днем, когда и так спать не хочется. Кофе надо пить вечером, когда слипаются глаза. Иди ешь.
— В столовой ужинал, — Субботин снял пиджак, уселся в кресло. — Как Санька поживает?
— Хорошо. Сегодня пытался съесть зубную пасту.
— Ты дала?
Лена воспитывала трехлетнего сына по новой методике, которая гласит, что до определенного возраста детям надо позволять делать все. Тогда они вырастают без дурацких комплексов.
— Нет, не дала. А ты знаешь, что он мне в ответ заявил? Посмотрел на меня так серьезно, а потом говорит: «Не дашь, так я сейчас как закапризничаю». А как твои дела?
— Продвигаются, но туго. — Субботин взял с журнального столика чашку с кофе и отхлебнул. — Вчера мне чуть не раскроили голову бутылкой из-под красного вина. Сегодня я ворвался в женское общежитие.
— Молодец! Ты наверняка там всех покорил.
— Стар я уже, чтобы кого-то покорять.
Сказал это для смеха, но вдруг почувствовал себя действительно старым и уставшим. Эта чертова усталость наваливалась на него все чаще в последнее время. Семь лет следственной работы. За это время подразболтались и нервы, и сердце все чаще покалывает. Семь лет, бесконечная вереница свидетелей и обвиняемых, злодеев и жертв, семь лет копания в человеческих пороках.