— Нормально! — бодро воскликнул Лагус.
— Присаживайтесь. — Субботин указал на стул.
Настроение у него было приподнятое. Дело раскрыто. Осталось поставить точки над «и» и до конца разобраться с Лагусом.
— Ну как, не передумали на юридический поступать?
— Нет пока, — скромно потупился Лагус. — Хотя вы меня где-то убедили, что работа хорошая. Я решил с низов начать, — развивал он свою мысль. — Если уж идти в правоохранительные органы, то сначала в милицию постовым. Заочно на юридический факультет. А там уж карьеру делать можно.
«Хорошо, — подумал Субботин. — Даже не краснеет. Почувствовал себя в безопасности, решил немного над следователем поизголяться».
— Но это все планы. А сейчас скажите, что вам еще о краже известно?
— Больше добавить нечего, — прямо и твердо взглянул на следователя Лагус. — А что случилось?
— Ничего особенного. Преступление в целом раскрыто. Большая роль в его расследовании принадлежит вам, — медленно говорил Субботин, тщетно пытаясь разглядеть хотя бы следы угрызений совести в сидящем напротив человеке. — Вы нам очень помогли, — продолжил он, подумав про себя, что, не подбрось Лагус приемник, пришлось бы еще повозиться. Помощь явная. Только на суде не зачтется.
— Всегда готов, — не моргнув глазом, бодро, как на линейке в школе, воскликнул Лагус. — Но знаете, — вдруг с сожалением сказал он, — жалко и непонятно все это. Живешь в одной казарме с человеком, из одного котла ешь, а он…
Субботин не удивился бы, если бы из глаз Лагуса в этот момент потекли слезы. Артист!
— Да, действительно. Часто живешь бок о бок с человеком и не предполагаешь, каков он на самом деле. Чужая душа — потемки. Впрочем, при известном усилии их можно рассеять.
Лагус уловил в голосе следователя новые нотки, насторожился, но все так же угодливо закивал.
— Давайте поговорим немного на этические темы, — предложил Субботин. — Как вы к этому относитесь?
— Нормально.
— Знаете, сейчас слово «мораль» стали произносить немного с презрением. Моралист — это скучный человек, который лезет ко всем с несовременными истинами и требует от людей жить не так, как им нравится, а как по душе ему самому. Так?
— Так, — кивнул Лагус, непонимающе глядя на следователя.
— Все же я убежден, если понятие «мораль» очистить от всего наносного, от примесей ханжества, станет совершенно ясно, что она — мораль, основа нормального существования любого общества. Людей, которые соблюдают неукоснительно ее нормы, можно только уважать. Вы согласны со мной?
— Так точно! — воскликнул Лагус. Он уже предчувствовал недоброе, но держал себя в руках. — Подлецом быть выгодно, но неприлично.
«Понимает», — отметил про себя Субботин.
— А теперь скажите мне, как бы вы назвали человека, который совершил преступление и сделал все, чтобы к ответственности привлекли его товарища?
— Подлецом, — сдавленно произнес Лагус.
— Да, — согласился Субботин. — Это самокритично. Зачем Сережу-то было в это дело замешивать?
Лицо Лагуса перекосилось, румяные щеки побелели, кожа приобрела восковой оттенок.
— Можно бумагу? — дрожащим голосом произнес он. — Я эту, как ее там, явку с повинной, напишу…
Через три недели Субботин листал пухлое дело. Все расставлено на свои места. Подробно расписано все, начиная от того, кто где стоял во время кражи, и кончая тем, что думал. За это время осень окончательно вошла в свои права, подул промозглый ветер, зарядили противные дожди.
Работа следователя после ознакомления обвиняемого с делом и выступления с информацией перед личным составом заканчивалась. Осталось допечатать обвинительное заключение, передать на утверждение прокурору и затем — в суд.
Субботин потер виски, положил пальцы на клавиши пишущей машинки. Опять допоздна задержался, уже и транспорт не ходит. Но, когда сдаешь дело в суд, бессонная ночь — это как правило. Он собрался, и пальцы его вновь, забегали по клавишам. На листе будто по волшебству пополз текст:
«Обвинительное заключение по уголовному делу в отношении…»
Баку, 1988 год
Александр Плотников
ПРОФИ
Киноповесть
Летний день на исходе. На улицах сгущаются сумерки, загораются фонари, вспыхивает реклама. Возле кинотеатра оживленная толчея горожан. Из раскрытых окон ресторанов и кафе вырывается музыка, на тяжелых портьерах — танец теней.
Природа в вечерней дреме. Ветер лениво раскачивает ветви деревьев. На горизонте, там, где заканчивается поле тугих колосьев ржи, багровеет закат.
По изрытой гусеницами трассе танкодрома, словно пробивая путь желтым светом фар сквозь пыль и сизый дым, движутся боевые машины пехоты. Они, одна за другой, минуют колейный мост и приближаются к очередному препятствию — «минному полю».
Недалеко от металлических стоек и флажков, которые обозначают взрывные устройства, стоит младший сержант. Он приставил ко лбу руку и, озабоченно хмуря брови, следит, как лавирует между отметок головная машина. Время от времени младший сержант сплевывает забившуюся в рот полигонную пыль.
Движение по «минному полю» начинает очередная боевая машина. Она наезжает на одну из стоек, поднимает гусеницами флажок. Комья земли веером летят от БМП в сторону младшего сержанта. Он отскакивает, грозит вслед машине кулаком, затем устремляется к телефонному аппарату, пристроенному на валуне, и начинает крутить ручку.
…Участковый пункт управления. В ритме обычной учебно-боевой работы лейтенанты — командиры взводов, сержанты — инструкторы по вождению, солдат-телефонист возле коммутатора. За пультом управления командир мотострелковой роты капитан Вадим Стрельцов. Он напряженно всматривается сквозь стекло туда, где пылят и мигают слабые огни БМП его подразделения. Это тридцатилетний человек с правильными чертами лица, на котором выделяется тяжелый волевой подбородок. Короткая стрижка подчеркивает его мощную шею и покатые плечи.
Зуммерит встроенный, в пульт телефонный аппарат. Стрельцов берет трубку и говорит в микрофон:
— Я — «Первый». …У «33» наезды? Сколько?
Выслушав абонента, он переспрашивает и делает пометки в журнале.
…Вадим Стрельцов идет он ночной улице. Вокруг ни души. Офицерскую сумку он снял с плеча, намотал ее ремень на руку, и она покачивается в такт его шагам. Ступает он устало, настроение у него далеко не радужное.
Стрельцов поднимается на крыльцо обшарпанного двухэтажного дома, резко и широко распахивает дверь, и она, захлопываясь за ним, сверкает вывеской — «ГОСТИНИЦА КЭЧ МО СССР».
Вадим на пороге комнатушки, которую здесь снимает, Вспыхивает свет от настольной лампы. Белокурая женщина в домашнем халате спешно прикрывает лампу газетой. Это жена Стрельцова — Валентина. У нее нежный овал лица, по-детски припухлые губы и вздернутый носик. Поясок, который Валентина привычно затягивает на боку, выдает фигуру-мечту многих представительниц слабого пола.
Валентина улыбается, глядя на мужа. Вадим предстал перед ней в довольно смешном виде. Входя в жилище, он снял сапоги, намотал портянки на голенища, теперь, в галифе и босой, держит сапоги в руках. Полевую сумку, когда разувался, он повесил на шею. Шаг — и Вадим влетел в мокрое белье, что развешено на веревках, натянутых вдоль комнаты. Он, словно медведь, топчется на месте, освобождаясь из плена мокрых простыней, полотенец, и ворчит:
— Ну, мать, нашла ты место, где развесить.
В угол летят сапоги, сумка, снаряжение. Лицо его остается насупленным.
— Есть будешь? — ласково спрашивает Валя, а сама уже проворно достает из солдатской тумбочки тарелку, ложку, а из-под подушки на кровати небольшую кастрюльку.
Вадим не отвечает ей, засовывает руки в карманы и расхаживает между веревок, сосредоточенно о чем-то думает. Теперь видна вся обстановка их комнатушки: шкаф, стол, выкрашенная половой краской тумбочка, две кровати (на одной из них спит, разметавшись во сне, мальчишка лет шести-семи), три стула и в углу пирамида из ящиков.