Именно на правой половине вала русский командующий решил нанести основной удар — укрепления здесь имели меньший профиль, следовательно — слабее. Для этого предназначались две колонны генерал-майора Булгакова. Две соседние колонны, должные атаковать центр турецкой армии, вел генерал-майор Депрерадович. Последняя, пятая колонна генерал-майора Шица, состоящая из его людей и отряда пеших казаков, должна была атаковать левую оконечность анапского вала. Через море, которое тут было мелко, Шицу предписывалось по воде обогнуть вал и вступить в него с тыла. Связь русских флангов обеспечивал резерв бригадира Поликарпова.
Стало известно, что к Анапе на всех парусах из устья Дуная спешат 32 судна флотилии Сор-паши, и Гудович решил штурмовать крепость немедленно. И 19 июня общий приступ крепости начался.
Четыре русские батареи обрушили на укрепления неприятеля огненную лаву. Канонада, казалось, никогда не прекратится. Уже ближе к ночи 20-го не выдержал даже город — здесь начались пожары, и яркое их зарево отражалось в белой пене прибоя и в размытом мутном серебре наплывающих волн. Горело до утра, горело еще и тогда, когда русский главнокомандующий, уловив чутким ухом военного неуверенность в ответах турецкой артиллерии, послал в крепость парламентера с требованием немедленной капитуляции.
Парламентера на полпути к укреплениям с постом встретили два турецких офицера. Кланяясь, они взяли пакет и обещали дать немедленный ответ. И действительно, ответ последовал тут же: два крепостных орудия повели огонь по стоящему на открытом месте русскому. Итак — штурм!
Весь следующий день прошел теперь уже в непосредственных его приготовлениях. За несколько минут до полуночи все русские батареи, подведенные по приказу командующего поближе к валу, открыли убийственный артогонь — желали, так сказать, доброго утра и гарантировали, что будет оно действительно добрым.
Одновременно с залпами двинулись вперед пехотные колонны, подошли к укреплению почти вплотную, замерли. А за полчаса до рассвета так же молча начали штурм. Очнувшись, турки ответили картечью. Но ответ запоздал — пехота Гудовича была уже у самого рва.
Самая левая колонна, возглавляемая полковником Чемодановым, спустилась в ров и овладела правым бастионом крепости. Успеху солдат способствовали действия самого полковника — Чемоданов шел впереди всех и получил при штурме три почетные раны.
Шедшая немного правее колонна полковника Муханова тоже выполнила поставленную перед ней задачу, взяв на штык османскую батарею.
Муханов также был ранен — как и начальник третьей колонны полковник Келлер, как и сменивший Келлера премьер-майор Веревкин. А вот возглавлявший четвертую колонну полковник Самарин, первым взошедший из всех атакующих на вал, остался невредим — бог покровительствует храбрецам!
Следя за успехом наступления, растроганный и счастливый Гудович видел, что вся правая половина вала — до подъемного моста у ворот — уже в руках его пехоты. Но увидел он и другое: вся толпа противника, замкнутая каменным периметром крепости и насчитывающая до 25 тысяч человек вдруг, хотя и запоздало, но пришла в движение и начала захлестывать уже отобранный вал изнутри.
Командующий бросил в горнило схватки все частные резервы. И свежие силы сыграли свою благодатную роль: атака осман захлебнулась, и они откатились назад, окончательно и бесповоротно потеряв вал, откатились к морю, вытряхиваемые по пути изо всех крепостных строений.
Одновременно с успехами левого фланга выпала возможность отличиться и Загряжскому, ибо в те самые мгновения, когда четыре храбрых полковника оседлали вал, он добивал конный отряд неприятеля, насчитывающий восемь тысяч сабель и на основании этого самонадеянно решивший, что он смеет штурмовать вагенбург и угрожать русскому тылу.
Первый задор конной лавы противника погасили гребенские казаки. За ними свое веское слово сказала пехота, пошедшая под началом бригадира Щербатова вперед ускоренным шагом — подкрепить лихую атаку таганрогских драгун. Турки осознали ее неотразимую мощь и раз и навсегда рассеялись по чистому полю.
А в крепости бой все продолжался: колонна Шица по приказу Гудовича вступила в Анапу все же через мост — в подкрепление первых четырех колонн, дабы дополнительным нажимом способствовать быстрейшему выжиманию противника. До того этим же уже занялись 400 мушкетеров и 3 эскадрона спешенных кавалеристов, помогших самаринцам опустить подъемный мост.
Люди Шица серьезно потеснили еще цеплявшихся за ряд домов осман. Прибытие же резерва последних ста егерей и вовсе разрядило атмосферу — действующего противника более не существовало. Остались лишь мертвые, павшие в бою, да уходили в небытие тонувшие.
Остались пленные — числом более восьми тысяч: пушки — около ста, да знамена — более сотни с четвертью. Да осталась Анапа, русский город. Отныне и на века.
До́лжно заметить также, что вся сила русского войска в этом сражении исчислялась семью тысячами. Так они и бились — один с четырьмя.
Затем — после Анапы — были еще славные дела в жизни Ивана Васильевича Гудовича. Были взлеты и падения. Его то назначали командующим, то отправляли в отставку. Большая часть этих событий связана с Кавказом: там он боролся и с чумой, и с врагами. Битва при Арпачае в 1807 году сделала его фельдмаршалом, но настигшая славного воина вскорости болезнь, в результате которой он лишился глаз, вынудила его покинуть ту землю, с которой он сроднился за годы ратных и мирных трудов.
Новое назначение было и признанием его заслуг — в 1809 году он стал главнокомандующим в Москве. С этого поста он ушел зимой 1812-го, ушел и со всех остальных — годы давали о себе знать. И восемь лет — до самой смерти — фельдмаршал Гудович тихо прожил в своем имении Ольгополе, затерявшемся под Подольском.
Редко кто из людей военного звания офицерского сословия минувших времен именовался кавалером одного только ордена. Многие битвы во многих войнах — соответственно и многие награды. Но бывали и, так сказать, «однолюбы» — конечно, не по желанию своему, а волею судеб и случая. К персонам подобного рода, без сомнения, должен быть отнесен и генерал-лейтенант граф Ираклий Иванович Морков. Почти четверть века — а точнее, двадцать четыре года — его грудь украшал лишь почетнейший орден для военного — орден св. Георгия.
Родился Ираклий Морков — тогда еще не граф — около 1750 года. Вот потому, что не граф, и не известна точная дата его рождения — родовитых судьба примечала куда более тщательно. Воевал с турками в первую войну, воевал и во вторую (1787—1791), когда и прославился.
Впервые его имя зазвучало в победных реляциях и наградных указах после Очакова…
«Времен Очакова и покоренья Крыма» — фраза, свидетельствующая о седой старине. Но, произнося ее, мы уже как-то мало задумываемся, что тогда Очаков (наряду с Измаилом) был сильнейшей крепостью, считавшейся неприступной. А ее тем не менее надлежало брать на штык.
Крепость, одной стороной упирающаяся в море, с трех других вздыбилась высоким валом, перед которым зиял одетый камнем семи с лишним метров глубины ров. Пространство перед крепостью было, в свою очередь, окружено укрепленным десятью люнетами валом, перед которым располагалась линия рогаток. Многочисленные сады и виноградники, разбросанные с севера и запада от Очакова, не только несли аромат цветения в крепость, но и служили прекрасным укрытием для турецких стрелков, которые не ленились обстреливать передовые посты русских. Внутри укрепления было множество каменных зданий и две мечети, а на самом краю Очаковского мыса притаилась еще одна небольшая крепость — Гассан-Пашинский замок, обнесенный также валом и рогатками.
Штурму Очакова, последовавшему в декабре (6 числа) 1788 года, предшествовала долгая его осада, тянувшаяся с июля. Главнокомандующий армией Григорий Александрович Потемкин не хотел платить кровавую дань, которую непременно соберет приступ подобной твердыни, и потому надеялся взять крепость измором. Но турки держались стойко, и постепенно мудрая осторожность командующего начала оборачиваться своей пагубной стороной — русская армия была лишена простора и прикована к одному месту, начались болезни, возросла смертность среди солдат. Откладывать далее было некуда: либо штурмовать, либо уходить от крепости несолоно хлебавши. Потемкин выбрал штурм.