— При таком ветре должна взлететь, святой отец, — произнес уверенно инок.
— Значит, по ветру полетит Ванюша, аки пушинка малая?
— Против ветра, — поправил Андрей.
— Ну–ну, поглядим. Дивны дела твои, господи, — пробормотал архимандрит. — А и горазд ты на выдумки. Откуда у тебя это?
Инок промолчал.
— Ладно, про то поговорить еще успеем, — решил старец.
— Тьма египетская, — буркнул Аникей, споткнувшийся о какую–то корягу. После этого все четверо какое–то время шли молча.
Из–за тучи выглянул краешек луны.
— Ах, не вовремя, — с сердцем проговорил Крашенинников. Больше всего на свете юноша боялся, что неслыханный его полет по поднебесью может не состояться.
Багров спросил:
— А стража?
— Услал я ее, — сказал Иоасаф. — Ну, живенько!
Вчетвером они понесли аппарат к полуразрушенной древней часовенке, которая стояла на высоком холме, в самом конце обширного монастырского подворья. По пологому склону холма можно было разбежаться для прыжка.
Андрей послюнил палец и поднял его:
— Нужного ветра подождем.
Если бы теперь у Крашенинникова спросили, как дальше развивались события, он честно сказал бы: «Не могу вспомнить». Все происходило словно во сне. Смутно виделось, как вдевал он руки в лямки, как архимандрит перекрестил и благословил его на «полет неслыханный во славу божью», как Андрей подтолкнул сооружение… И вдруг Иван почувствовал, что летит! Летит точь–в–точь как птица.
— Веревки подтяни, высоту набирай! — донесся до него откуда–то снизу приглушенный голос Андрея.
Сказано было вовремя: еще несколько секунд, и зазевавшийся Иван врезался бы в стену. Он дернул веревку и пронесся над него, полоснув по верхушке ногами.
Крашенинников стремительно набирал высоту. Вскоре смутно посвечивающие купола Троице–Сергиевого монастыря, а с ними и вся осажденная крепость, остались позади.
Теперь предстояло спуститься в каком–нибудь месте, а затем постараться разыскать там нужного человека…
Вскоре показалась деревенька. Дотянуть бы до нее. Невыносимо больно, особенно во время крутого подъема, резало под мышками, и Иван подумал, что надобно бы их переделать поудобнее. Впрочем, господь ведает, понадобятся ли ему еще когда–нибудь спи крылья, и ежели понадобятся, то когда? Перед вылетом Андрей затребовал, чтобы, приземлившись, Иван крылья тотчас уничтожил, лучше всего — сжег. «Почто? — возмутился Крашенинников. — Мы столько трудов на них положили!..» Инок, запнувшись, сказал, что ото трудно объяснить. «А, понимаю, — догадался Крашенинников. — Ты, видать, опасаешься, что враги могут использовать крылья? Дак не бойся, я так спрячу в чащобе — ни одна душа живая не отыщет». Андрей настаивал, но Иван уперся: он думал о приданом невесты, которое пошло на крылья. Сжечь?! Отдать огню то, что годами, кровавым потом мужицким наживалось… В конце концов Андрей скрепя сердце согласился с Крашенинниковым.
…Крылья зацепились за верхушки елей. Иван успел разглядеть внизу куст орешника и прыгнул в него, высвободившись из лямок. Ветви смягчили падение, но ушибся он прилично. «Кости целы, и ладно», — подумал парень, ощупывая ноги. Затем не мешкая отыскал полянку побольше, возвратился к месту приземления, забрался на ель и с превеликим трудом спустил крылья на землю.
Густой бор выглядел безлюдным, похоже, никто из людей сюда не захаживал. Посреди поляны проходил глубокий овраг. Иван вымел из него набившийся снег, спрятал крылья на дно и тщательно присыпал сверху землей, а потом для верности намел целую гору опавших листьев и колючей рыжей хвои.
Закончив, он решительно двинулся в сторону деревеньки, слегка припадая на зашибленную при прыжке ногу. Теперь ему надлежало разыскать соло Нижняя Константиновна, где, по словам архимандрита, был у него человек верный. С пим и посоветоваться, как поднимать мужиков против супостата.
Деревня встретила Крашенинникова дружным собачьим лаем. Псы по дворам бесновались, выходя из себя, почуяв чужака, и Иван на всякий случай выломал толстую палку. Кстати, и идти с ней оказалось гораздо легче.
У крайней избы он остановился, раздумывая, как действовать дальше. Вдруг в деревне поляки? Если начнут допрашивать, кто да откуда, можно с самого начала все дело загубить.
Но не рискнешь — не выиграешь!
Крашенинников поправил за плечами пустую суму и решительно двинулся к крайней избенке. Она выглядела победнее и поплоше остальных.
На стук долго никто не откликался, и Иван уже подумал было, что в избе никого нет, но тут дверь скрипнула, и на крыльце показалась подслеповато щурящаяся старуха.
— Кого еще нелегкая принесла с утра пораньше, — проворчала она простуженным басом и приставила ладонь козырьком к глазам, чтобы лучше рассмотреть незваного гостя, одетого в рубище. — Кто таков будешь?
— Погорельцы мы… — протянул Крашенинников таким гнусавым голосом, что самому противно стало.
— Ступай с богом, — махнула старуха рукой. — Самим есть нечего, все поляки повымели, язви их в душу.
— Ну, ин ладно, мамаша.
— Ишь, сыночек выискался!
— Побреду дале, — вздохнул мнимый погорелец, переступив с ноги на ногу. — В селе–то у вас поляков нет?
— Ушли, проклятущие. Все забрали, что можно, да к монастырю двинулись. Да не туда ли ты, парнишка, собрался? — всполошилась старуха.
— Пока не знаю.
— Али не слышал ничего? Монастырь поляки окружили, взять его хотят. Говорят, и птица оттуда не вылетит.
— Неужто возьмут?
— Подавятся, — сказала старуха и поправила платок на голове. — Сражения там идут — что твои страсти господни!.. На вылазку люд выходит, а впереди — добрый молодец, смелый да проворный, как архангел Гавриил. А ты поберегись, не ходи туда.
— Как же не ходить туда, — усмехнулся Иван. — А кто поможет тем, кто стены обороняет?
— Как им поможешь?
— Вилы да дреколье в руки — и всем миром на супостата! — пояснил Крашенинников.
— Не про нас то, милок, — ответила старуха, испуганно оглядевшись. — Одни бабы с детишками остались здесь.
— А мужики где?
— Кого поляки угнали, кто в лесах попрятался. А кто и сам к супостату переметнулся, — понизила она голос.
— В Нижнюю Константиновну как попасть?
— Шесть верст отсюда Константиновка, — оживилась старуха. — Кума там у меня. Не знаю, жива ли… Вот по энтой дороге ступай, а за колодезем левее возьми. Да в бочагу не угоди, болота там! — крикнула старуха вдогонку.
Антип, зверовидный мужик с бородой, которой гребень, похоже, никогда не касался, встретил Крашенинникова с откровенным недоверием.
— Из монастыря, говоришь? — переспросил он, цепким взглядом окидывая пришельца, сильная фигура которого выделялась и под ветхим одеянием. — Ловок ты, парень, брехать, как я погляжу. Не знаю, кто тебя подослал, да мне это и неинтересно. А из крепости и мышь не выскочит.
— Но вот я же выскочил, — возразил Крашенинников. — И привет от архимандрита Иоасафа тебе принес.
— Проваливай, сосунок, — отрезал Антип. — Не на того напал. Много вас тут, таковских, шастает…
— И еще словечко молвить тебе велел святой отец, — пропуская реплику Антипа мимо ушей, продолжал Иван.
— Ну–ка? Что же передал архимандрит? — усмехнулся Антип.
— Спроси, говорит, у Антипа, не забыл ли, мол, как мы с ним в Киеве жили–поживали?
Слова Крашенинникова произвели сильное действие. Щеки Антипа налились свекольным румянцем, он с минуту помолчал.
— Теперь вижу, свой ты, — произнес Антип. — С того бы и начинал, парень. А то ходишь вокруг да около. А тут знаешь сколько нечисти… Что ж мы на пороге–то стоим? — спохватился Антип. — Заходи в избу, щец похлебаем, покалякаем.
— Один живешь?
— Один. Померла моя хозяйка, — вздохнул Антип.
Пока они ели подкисшие щи, Крашенинников помалкивал, хотя ему очень любопытно было: что скрывается за словами архимандрита о Киеве? Сам Иоасаф на сей счет ее молвил ничего.
Антип, отодвинув пустую миску, проговорил:
— Эх, и славные были деньки–денечки… Тогда, в Киеве–то. Молоды мы были… Иоасаф меня во всем наставлял–то… — Мечтательным тоном проговорил Антип и вдруг круто поменял тему разговора: — А как ты из крепости бежал?