Выбрать главу

— Спасибо, чада, за службу, — произнес он, вытерев рот меховым рукавом. — Не будет больше пищаль вражья стрелять, крошить стены да убивать детей и женок наших. А тебе спасибо особое, добрый молодец, — вдруг в пояс поклонился он Багрову.

— Что ты, отче, — пробормотал Аникей, вконец сконфуженный. — Вот им всем спасибо, — указал он на пушкарей. — Да еще… эх, скорей бы осаде проклятой конец! — не договорив, воскликнул Багров.

Откуда было ведать Аникею, что в то время, как он с пушкарями обстреливал Терентьевскую рощу, его друг, Иван Крашенинников, находился именно там.

Ивана и Антипа вели долго. Позади остались военные порядки поляков, затихли в отдалении крики и возбужденные голоса.

Когда они вошли в рощу, Крашенинников невольно вздохнул полной грудью: он с детства любил запах зимнего леса. Все, что удалось пережить–переделать за последние дни, навалилось вдруг свинцовой усталостью. Разгром вражьих складов, стычки с арьергардными отрядами… Красный петух тоже доставил полякам немало беспокойства. «И — пожары, пожары, пожары на святой деревянной Руси», — мысленно повторял он слова, невесть откуда пришедшие в голову.

— Пошевеливайся, скотина! — крикнул угреватый и ткнул его копьем в спину. Крашенинников даже не глянул на него, только шагу прибавил, хотя острый наконечник пронзил ветхую одежонку и больно кольнул спину. Теперь–то, однако, не все ли равно?..

Оба пленника не смотрели по сторонам, хотя зимний лес был чарующе красив. Ели и лиственницы держали на раскинутых лапах ветвей шапки пушистого снега. Безмолвие, царившее в роще, казалось почти осязаемым.

Крашенинников обратил внимание на дорогу, по которой их вели. Широкой она была — шесть копей могли проехать здесь в ряд. Зачем такое понадобилось? Еще одно подтверждение сведениям, которые они получили от пленного поляка. Вдоль дороги–времянки лежали поваленные деревья: казалось, буря над ними покуражилась. Посреди дороги шла глубокая борозда, словно тащили по ней волоком что–то необычайно тяжелое. А в остальном дорога как дорога: конские яблоки, следы копыт и сапог — следы вражеского нашествия. Сколько повидал их Иван, гуляя с Антоном но тылам!

Не обращая внимания на окрики конвойных, Иван внимательно смотрел теперь по сторонам, словно что–то разыскивая. Антип глядел тоже, но Крашенинников первым узрел огромную махину, высившуюся в стороне от дороги. По форме она отдаленно напоминала холм с удлиненной и заостренной верхушкой. Видно, это и есть та самая Трещера, которая успела принести защитникам крепости столько бедствий. Разглядеть ее подробнее не удалось — пищаль со всех сторон была обложена срубленными ветками и даже целыми деревьями.

— Видишь? — показал глазами Иван.

Антип кивнул.

С широкого тракта они свернули на узенькую, еле заметную тропку и вскоре добрались до офицерской палатки, верх которой был припорошен снегом, отчего она казалась сказочным теремом.

Солдат откинул полог. Ратник, опознавший в Иване «летающего московита», так толкнул в спину пленника, что тот, не удержавшись, рухнул на пол. Затем поляки впихнули в палатку и Антипа.

Весело переговариваясь, конвойные расселись где попало, потирая озябшие руки.

— Начнем, пан, пленников допрашивать? — угодливо спросил угреватый.

— Не лезь не в свое дело, — отрезал высоченный плечистый ратник, и угреватый стушевался.

Воин прошелся по тесному помещению–времянке. Здесь было немного теплее, чем снаружи, — по крайней мере, плотная материя спасала от сырого пронзительного ветра.

Посреди палатки стояла черная жаровня с давно остывшими углями.

— Распалить бы огонек, — сказал ратник, задумчиво глядя на жаровню. — Будет неплохо, если мы пока проведем предварительное дознание.

Он чувствовал себя героем дня. Еще бы! Сумел опознать в этом оборванце лазутчика московитов. Наверняка за это последует награда, а может быть, и повышение в чине.

Он подошел вплотную к поднявшемуся с пола Крашенинникову и долго смотрел ему в глаза, наслаждаясь полной властью над этим дьявольски ловким и сильным парнем, из–за которого у него после вылазки русских было столько неприятностей.

— Я не обознался? — вкрадчивым голосом спросил ратник. — Быть может, мои глаза обманывают меня?

— Не обманывают, пан.

— Не отпираешься, славно. Люблю храбрых, — продолжал ратник. — А как зовут тебя?

— Иван.

— Врешь небось. Это нехорошо, — проворчал ратник. — Все у вас тут, в Московии, Иваны,

Иван молчал.

— Ну?

— Больше я ничего не скажу, — произнес Крашенинников твердо.

— Скажешь. Все скажешь! И дружок твой заговорит, — сжал кулаки ратник. — Связать обоих! — крикнул он конвойным.

Те продолжали сидеть.

— Кому сказано? — повысил голос ратник.

Двое, что–то проворчав, поднялись с мест и нехотя подошли к пленным.

— Нечем вязать, — сказал один конвойный. — Веревок нет.

— Бее учить вас! Пояса снимите да скрутите московитов! — прикрикнул ратник, чувствовавший себя почти офицером.

Конвойные, переговариваясь по–польски, принялись связывать пленных.

Ратника обуяла жажда деятельности. О, он покажет, на что способен!

— Что стоишь как пень? — обратился он к угреватому.

— Что прикажете?

— Жаровню разжигай. Сами погреемся, да и гостей дорогих погреем, — осклабился верзила.

Угреватый добыл из кресала огня, затем, став на колени, принялся раздувать угли. Между тем конвойные крепко связали русских.

Сбегав наружу, угреватый принес еловых веток, наломал их и положил на уголья. Ветки начали потрескивать, в палатке запахло дымом и смолой.

— Начнем с тебя, хлоп, — ткнул ратник в грудь Крашенинникова. — После вылазки тебе удалось улизнуть в крепость, я видел это собственными глазами. Так? Так, — продолжал он, не дожидаясь ответа от пленника. — Из монастыря выхода пет. Как ты здесь очутился? Ну? Молчишь? Память отшибло? Ладно, сейчас развяжем твой поганый язык.

Ратник нагнулся к жаровне, вытащил из нее пылающую ветку и несколько раз ударил ею наотмашь Ивана по лицу.

— Ну?!

Иван усмехнулся.

Обозленный воин отбросил чадящую ветку и с кулаками набросился на Крашенинникова. Мучительно стараясь разорвать стягивающие его путы, тот упал, а враг принялся топтать его коваными сапогами, приговаривая:

— Ты у меня заговоришь!

Неожиданно неподалеку что–то оглушительно грохнуло, почва заходила ходуном. Истязатель остановил занесенную ногу, лицо его расплылось в улыбке:

— Заговорила, родненькая! Кажется, вы, московиты, называете ее Трещерой? Теперь вашим несдобровать.

Издалека до них донеслось эхо радостных криков: это ликовала осадная армия.

— Теперь поняли, дурачье, что конец близок? — обратился ратник к пленным. — Еще дюжина добрых плевков Трещеры, и вашей крепости конец. Говори, Иван, и я дарую тебе жизнь. Будешь молчать — сожгу заживо.

Ратник снова потянулся к жаровне, достал толстую ветку, наполовину обгоревшую, и раскаленным концом принялся не спеша жечь ладони Крашенинникова, извивающегося от боли. В палатке отвратительно запахло паленым мясом.

— Сначала руки, потом глаза тебе выжгу, — пообещал ратник. — Ну, заговоришь?! Ты еще будешь умолять, чтобы я тебя прикончил.

В этот момент послышался топот копыт, и через несколько минут, откинув полог, в палатку вошел поляк. Лицо его сияло радостью.

— Друзья мои, — объявил он солдатам, — вражеская стена дала трещину.

Конвойные ответили нестройными криками.

— Через полтора–два часа пролом будет готов, и тогда наши войска начнут генеральный штурм, — продолжал поляк. — Но к этому времени недурно знать потайные ходы в крепость, чтобы воспользоваться ими…

Только теперь он обратил внимание на обожженного Крашенинникова, рукав которого тлел.

— Кто посмел самовольничать?! — взревел поляк, обводя всех грозным взглядом. Верзила побледнел и шагнул назад.

Воцарилась пауза.