— Значит, в Москву полетел бы?
— В Москву, за подмогой.
Аникей стер тяжелую каплю дождя, упавшую на лоб.
Приятели помолчали. Дождь начал усиливаться.
— Ладно. Крылья — сказка, конечно, я понимаю, — развел руками Иван. — Но думаю, Аникей, я сумел бы и пешком до Москвы добраться.
— Это как же?
— Бегом. Никто меня не догонит.
— А ежели препятствие встретишь? Обоз, к примеру?
— Перепрыгну, что твой кузнечик. И добегу, — громко произнес он и тряхнул чубом.
— Меля в монастыре чудаком почитают. А ты, гляжу, чудак меня похлеще будешь.
— Думаешь, сил у меня не хватит?
— Силенок у тебя хватит, Ваня. Чем–чем, а этим тебя господь не обидел.
— Чего ж еще надо?
— Уменья.
— Уменья бегать, что ли?
— Вот именно. И прыгать тоже, — добавил Аникей.
Иван искоса бросил взгляд па приятеля: не шутит ли? Но лицо Багрова оставалось серьезным.
— Вроде умею я бегать да прыгать, Аникуша, — произнес с обидой Крашенинников.
— Да знаю я, что проворнее всех в округе, — хлопнул его по плечу Аникей, — что никто но догонит тебя. Но речь о другом веду: бегать и прыгать — великое искусство. И ему нужно учиться, как, например, грамоте. В древности оно ведомо было, а потом утрачено.
— Откуда знаешь?
— Да уж знаю.
— Кто сказал?
— Сорока на хвосте принесла, — рассмеялся Аникей.
Крашенинников задумался. Так что же это получается, люди добрые? Он бегает быстрее всех, прыгает выше и дальше всех — не зря же люди прозвали его прыгунком! — а приятель этак небрежно, походя замечает, что он толком не умеет ни бегать, ни прыгать.
А может, Аникей прав? Каждый раз, легко обгоняя других, Иван смутно ощущал, что способен на большее. Может, и впрямь уменья ему не хватает?
От всего этого вдруг повеяло жгучей тайной, но Иван в расспросы не стал вдаваться: как говорится, всякому овощу свой срок. Голова его теперь была занята совсем другим.
Дождь припустил сильнее, но приятели не обращали на него внимания. Монастырские окрестности затуманились, затянулись косой сеткой.
Плотно сжав губы, Аникей вглядывался в даль, думая о чем–то своем. Казалось, он видит нечто, не видимое другим.
— Если ты провидец такой, то ответь на вопрос… — начал Иван.
— Ну?
— Удержим мы крепость али отдадим ее ворогу ненавистному? — голос Ивана задрожал от волнения.
— Того не ведаю, — покачал головой Багров. — Смотря как сражаться будем.
Снизу, с монастырского подворья, донесся жалобный плач, беженка тащила за руку орущего мальчишку, награждая его тумаками.
— Аникей, — взмолился Крашенинников. — Придумай, как супостатов истребить али от стен отогнать. Сожги их, али утопи, али еще чего сообрази. Ты все можешь! О прошлом годе вы со своим монашком придумали штуку, чтобы мужикам легче было бревна таскать да каменные глыбы ворочать.
— Думаю над этим, Ваня. Но силенок да знанья не хватает мне…
Вверху, на пронзительном ветру, оба основательно продрогли. Миновав стражника, который спрятался от дождя в будку, они пошли вдоль крепостной стены: здесь народу было поменьше.
— Пойдем ко мне, — предложил Аникей. — Сбитнем горячим погреемся.
— Пойдем! — с радостью согласился Иван, прибавляя шаг. С тех пор как у Аникея появился новый приятель, пришлый монах, Багров крайне редко приглашал к себе Крашенинникова.
Жил Аникей бобылем, обслуживал себя сам, однако избу содержал в порядке.
В последнее время поползли упорные слухи, что–де Багров знается с нечистой силой. Архимандрит монастыря Иоасаф на всякий случай даже приставил к нему соглядатая, но тот исправно доносил, что Аникей держит себя скромно, тихо, ни дыма, ни тем паче адского пламени в подслеповатых окошках его избы не наблюдается. Правда, справедливости ради нужно заметить, что Аникей, раскусив соглядатая, щедро угощал его брагой.
Так или иначе, а всемогущий старец успокоился насчет Багрова и нечистой силы.
Чем ближе к центру пробирались Иван и Аникей по улицам, тем теснее и суматошней на них становилось. Не оставалось ни клочка свободного пространства — все было запружено беженцами. Ранние холода осложнили их и без того бедственное положение. Доносились обрывки разговоров.
— …Хату спалили, детишек поубивали, мужик в ополчении сгинул. Осталась я одна на белом свете, сюда не знамо зачем прибежала, — рассказывала окружившим ее бабам молодайка в платке, вытирая слезы.
— И кой дьявол привел их сюда, недругов наших, — с ненавистью произнес Крашенинников, когда они сделали несколько шагов, удалившись от плачущей женщины.
— Привел их не дьявол, Ваня, а литовский гетман Ян Сапега, да с ним польский пан Александр Лисовский.