— Не обманывают, пан.
— Не отпираешься, славно. Люблю храбрых, — продолжал ратник. — А как зовут тебя?
— Иван.
— Врешь небось. Это нехорошо, — проворчал ратник. — Все у вас тут, в Московии, Иваны,
Иван молчал.
— Ну?
— Больше я ничего не скажу, — произнес Крашенинников твердо.
— Скажешь. Все скажешь! И дружок твой заговорит, — сжал кулаки ратник. — Связать обоих! — крикнул он конвойным.
Те продолжали сидеть.
— Кому сказано? — повысил голос ратник.
Двое, что–то проворчав, поднялись с мест и нехотя подошли к пленным.
— Нечем вязать, — сказал один конвойный. — Веревок нет.
— Бее учить вас! Пояса снимите да скрутите московитов! — прикрикнул ратник, чувствовавший себя почти офицером.
Конвойные, переговариваясь по–польски, принялись связывать пленных.
Ратника обуяла жажда деятельности. О, он покажет, на что способен!
— Что стоишь как пень? — обратился он к угреватому.
— Что прикажете?
— Жаровню разжигай. Сами погреемся, да и гостей дорогих погреем, — осклабился верзила.
Угреватый добыл из кресала огня, затем, став на колени, принялся раздувать угли. Между тем конвойные крепко связали русских.
Сбегав наружу, угреватый принес еловых веток, наломал их и положил на уголья. Ветки начали потрескивать, в палатке запахло дымом и смолой.
— Начнем с тебя, хлоп, — ткнул ратник в грудь Крашенинникова. — После вылазки тебе удалось улизнуть в крепость, я видел это собственными глазами. Так? Так, — продолжал он, не дожидаясь ответа от пленника. — Из монастыря выхода пет. Как ты здесь очутился? Ну? Молчишь? Память отшибло? Ладно, сейчас развяжем твой поганый язык.
Ратник нагнулся к жаровне, вытащил из нее пылающую ветку и несколько раз ударил ею наотмашь Ивана по лицу.
— Ну?!
Иван усмехнулся.
Обозленный воин отбросил чадящую ветку и с кулаками набросился на Крашенинникова. Мучительно стараясь разорвать стягивающие его путы, тот упал, а враг принялся топтать его коваными сапогами, приговаривая:
— Ты у меня заговоришь!
Неожиданно неподалеку что–то оглушительно грохнуло, почва заходила ходуном. Истязатель остановил занесенную ногу, лицо его расплылось в улыбке:
— Заговорила, родненькая! Кажется, вы, московиты, называете ее Трещерой? Теперь вашим несдобровать.
Издалека до них донеслось эхо радостных криков: это ликовала осадная армия.
— Теперь поняли, дурачье, что конец близок? — обратился ратник к пленным. — Еще дюжина добрых плевков Трещеры, и вашей крепости конец. Говори, Иван, и я дарую тебе жизнь. Будешь молчать — сожгу заживо.
Ратник снова потянулся к жаровне, достал толстую ветку, наполовину обгоревшую, и раскаленным концом принялся не спеша жечь ладони Крашенинникова, извивающегося от боли. В палатке отвратительно запахло паленым мясом.
— Сначала руки, потом глаза тебе выжгу, — пообещал ратник. — Ну, заговоришь?! Ты еще будешь умолять, чтобы я тебя прикончил.
В этот момент послышался топот копыт, и через несколько минут, откинув полог, в палатку вошел поляк. Лицо его сияло радостью.
— Друзья мои, — объявил он солдатам, — вражеская стена дала трещину.
Конвойные ответили нестройными криками.
— Через полтора–два часа пролом будет готов, и тогда наши войска начнут генеральный штурм, — продолжал поляк. — Но к этому времени недурно знать потайные ходы в крепость, чтобы воспользоваться ими…
Только теперь он обратил внимание на обожженного Крашенинникова, рукав которого тлел.
— Кто посмел самовольничать?! — взревел поляк, обводя всех грозным взглядом. Верзила побледнел и шагнул назад.
Воцарилась пауза.
— Ты? — с угрозой проговорил поляк. — Прости его, московит. Как там тебя, «летающий»? Я примерно накажу негодяя. А ты мне быстренько скажи, где расположен подземный ход. Зря время не тяни. Может, ты скажешь? — обратился он к Антипу. — Спасешь жизнь себе и товарищу. Клянусь богом, ваша жизнь висит на волоске.
Не дождавшись ответа, старший сказал солдатам:
— Разожгите как следует жаровню. Нет, веток не нужно. Только дрова. Мы устроим сейчас преисподнюю. Поджарим наших гостей.
За это время громогласная Трещера успела ахнуть еще несколько раз.
Накрепко скрученные ремнями Иван и Антип лежали рядом, следя за постепенно раскаляющейся жаровней.
— Прощевай, брат. Извини, если чем обидел, — еле слышно прошептал Антип, с трудом шевеля опухшими изуродованными губами: до прихода старшего ратник и с ним успел «потолковать».
— И ты прости, — просипел в ответ Крашенинников. — Эх, ежели бы послание наше дошло… — не договорив, он умолк.