Потом все стихло. Только раненый звал на помощь. Вскоре его крики перешли в тяжелый стон, потом стали слышны редкие всхрапыванья, но в конце концов и они стихли.
У Анки перед глазами пошли круги: красные, синие, розовые…
Во рту пересохло, губы потрескались, на них запеклась черным струпом кровь. В висках стучали молоточки, где-то ближе к затылку ударяет тяжкий молот. Тело казалось таким тяжелым, будто в него насыпали целую груду камней.
— Воды… воды… — шепчут иссохшие губы.
До слуха доносится тихий плеск волн, а в темноте синью переливается река. Или опять марево? Хоть бы река…
Анка ползет. Каждое движение болью отдается во всем теле, она не может передвигать ногами, ползет только на руках. Кажется, невыносимо тяжкому пути не будет ни конца ни краю. Всю ночь ползет и никак не может достигнуть цели. А вдруг она заблудилась? Да нет, совсем близко впереди плещут волны, и так терпко, приятно пахнет водой…
Над головой мерцают-переливаются звезды, а восток окрашивается в багрянец. Анка на минуту подымает отяжелевшую голову, долго смотрит перед собой вперед и замечает: звезды лежат перед нею прямо на земле. Они подвижны, тягучи, словно привязаны к колышкам, — поплыли бы, но не могут никак оторваться. И снова — плеск волн…
— Неужели Днепр! Хоть бы он… воды бы… воды!..
Перед нею в самом деле Днепр. Пересохшими губами девушка долго, жадно пьет воду, отрываясь лишь для того, чтобы перевести дыхание. Не ощущает никакого вкуса, ее только освежает приятный холодок. Она чувствует, что может пить без конца и все-таки никогда не утолит жажды. Отрывается от воды. Осторожно вытягивается на песке и смежает веки. Всего лишь на одну минутку, казалось, закрыла их, а когда открыла — вокруг уже наступило седое утро. Перед нею катил свои воды Днепр, широкий, неспокойный. Хотела подняться, но все тело, словно свинцом, было налито болью. Увидела, что посредине реки, проворно работая веслом, плывет в лодчонке старик рыбак. Точь-в-точь будто в сказке.
— Деду-у! Деду-у-у! — хриплым голосом позвала Анка.
Лодка чуть заметно повернула в ее сторону, но ей кажется: она уплывает прочь.
— Деду-у! — в отчаянии еще раз позвала Анка.
— Да сейчас, погоди! — послышался голос рыбака. — Давненько ищу.
Когда они со стариком подъехали к противоположному берегу, Анку радостно приветствовали партизаны:
— Анка! Анка! Жива, сестренка!
Они уже собирались садиться в лодки, но задержались— каждому хотелось сказать Анке, которую ведь в мыслях уже похоронили, словечко привета. Анка видела— боевая партизанская рота двигалась на подмогу Черномору.
— Анка! Жива, значит! — радостно приветствовал на берегу Дима.
— Дошел? — строго спросила она.
— Дошел, Анка. Видишь? — указал он в сторону партизан.
— Молодец…
— Я что, — покраснел парень. — Вот ты…
— Ну, хватит. Спешите!
Все, будто опомнившись, кинулись к лодкам. Анку осторожно вынесли на берег. Она смотрела, как партизаны усаживались в лодки, отчаливали от берега. Потом позвала:
— Дима!
— Что тебе? — спросил Дмитро, подбежав к ней.
— Бориса похороните… Я его… ветками прикрыла.
— Не беспокойся, Анка, — он понурился со скорбью в глазах.
— Ну, поезжай! Поспешите! Счастливого вам пути!
— Спасибо, Анка. Мы… Ты поправляйся скорее.
— Да я что… живуча я…
Она легонько пожала ему руку. Дмитра уже кликнули с лодки.
Анку положили на телегу, на мягкое душистое сено.
Ездовой хотел уже трогаться, но девушка, заметив его движение, попросила:
— Обожди минутку.
Она повернула голову набок и долго смотрела на партизанские лодки, мчавшиеся по полноводной весенней реке. У нее на губах застыла чуть заметная, розовая от солнечного луча улыбка. Солнце, выплывшее из-за горизонта, разлилось алыми красками по воде.
— Теперь едем, — сказала она.
Резвые лошади будто только и ждали ее приказа, фыркнули, тронули с места.
Лодки, обгоняя одна другую, приставали к противоположному берегу.
1944
Мать
Она несмело приковыляла к воротам тюрьмы. То все спешила, забывала даже про больную ногу, а едва увидала высокие обшарпанные стены, маленькие, с ржавыми решетками окна, так сразу поникла, сердце оборвалось, а ногу жечь стало, будто поставили ее на раскаленную сковороду. Еле дотащилась к толпе женщин, тяжело опустилась на холодный камень. Целых два дня шла старушка. По горячему песку, по пыльной дороге. За плечами сума, на голове черный шерстяной платок. Еще в девках когда-то купила, смолоду все жалела носить, а теперь берегла на смерть.