Хома Антонович дернул Панька за полу, чтобы перестал болтать, и как можно ласковее спросил:
— А скажи, уважаемый, давно сгорело ваше село?
— Почему давно? Зимою.
— Пожар был?
— Ну да. Был. Как не быть, когда нарочно подпалили. На партизан пойти побоялись, а село спалили. А разве ж оно виновато? — спросил вдруг парень и посмотрел на Хому Антоновича такими глазами, что тому стало не по себе.
— Ай-яй-яй! — протянул он, а сам подумал: «Ишь, гаденыш, ведь сопляк еще, а уже в петлю просится, вона как рассуждает… Сжечь их всех подчистую, чтоб покой и порядок был». И он спросил опять — А что, партизаны у вас бывают?
Парень в свою очередь посмотрел на него вопросительно:
— А зачем им бывать?
— Не бывают?
— Нет, — опустил глаза парень.
— И сейчас нету?
— А чего им здесь делать-то?
— Ну молодец. Иди гуляй себе. Погоняй, Панько! — обрадованно приказал Хома Антонович. В его голове молниеносно созрел план: быстрее к старосте, приказать согнать коров и свиней и немедленно уехать обратно в город. Чтоб их всех черт побрал! Выбраться бы только отсюда подобру-поздорову, а потом уж пусть едет кто угодно, только не он…
Им навстречу попалась старушонка. Остановилась, всматривается, словно силится угадать знакомых.
— Э, бабка! — крикнул ей повеселевший Хома Антонович. — Ты не видела тут партизан?
— Партизан? — переспросила старуха. — Откуда их увидеть. Знать не знаю, что за партизаны такие бывают. Может, вы сами и будете партизаны?
Хома Антонович весело расхохотался, посмелел. Ведь и вправду, какой он дурак, что так боялся сюда ехать! Вернется в райцентр — ну и потешится же над комендантом…
— Ну, ну, погоняй! Чего рот разинул? Слышишь? — напустился он на Панька.
— Да я что, абы она тащилась… — проворчал тот недовольно.
— К старостату! — крикнул Хома Антонович. Он сидел теперь молодцом, беспечно вытянув свои длинные ноги.
В старостате Хому Антоновича встретил караульный— старик со здоровенной дубиной в руках и огромной цигаркой в зубах.
— Старосту, кажете? А вы откудова будете? — деловито осведомился он.
— Это тебя не касается. Твое дело позвать старосту.
— То есть как это меня не касается? — вспыхнул дед. — Так на биса ж тогда меня тут поставили?
— Брось, старый хрен, языком болтать! Делай, что приказано! — набросился на него Хома Антонович.
Дед и не думал вставать с лавки.
— Кто приказывает, знать не знаю!
— Ты вот у меня узнаешь, когда прикажу посадить на недельку в холодную.
— Не стращай. У меня самого имеется право задерживать всех неизвестных. Бис тебя знает, кто ты такой. Так я тебя и послушал.
Хома Антонович понял, что деда не запугаешь. В душе он этим остался доволен: вон порядок в селах какой, а коменданту все снятся партизаны…
— Скажешь, голова райуправы зовет, из города.
На старика эти слова произвели надлежащее впечатление.
— Вот так сразу бы и сказали, а то я одно, а вы другое. Теперь ясно. Позовем, а то как же… Миколка! — крикнул он в окно. — Позови мне срочно… Даты слышишь? Что? Идет уже? Ну, добре.
Дед снова уселся на свое место, на лавке у двери, выпустил клуб сизого дыма и панибратски спросил:
— Так почто вы к нам, пане голова, пожаловали?
Хома Антонович искоса глянул на деда, но ничего не ответил. «Погоди, — думал он, — придет староста, прикажу ему дней пяток подержать тебя в буцигорне[3] будешь знать «почто»!»
В сенях послышался топот, дверь широко распахнулась, и в хату ввалилась толпа крестьян. Хома Антонович глазами искал среди них старосту, но его не было видно.
— А где староста? — предчувствуя недоброе, бледнея, спросил он.
— Вам какого старосту? Нашего бургомистра? — спросил Хому Антоновича чернявый мужик с проседью в волосах. — Нету его. Снят с должности партизанами.
У Хомы Антоновича перед глазами поплыли желтые круги.
— Я здесь теперь старшой. От партизан поставлен. За оружием руки в карманы не суй, собака, дело напрасное.
В хату заходили все новые люди. Хома Антонович лихорадочно шарил глазами, переводя их с одного лица на другое, отыскивая в них сочувствие и поддержку. Вот он встретился глазами с кем-то знакомым. Да ведь это Панько! Он искал в его взгляде если не спасенья, то хотя бы участия. Но глаза возницы оставались чужими, грозными, беспощадными. Не выдержав этого, он скользнул взглядом вниз и остановил его на исхудалых руках Панька. В них были зажаты знакомые бургомистру вожжи с крепкой петлей.