Из-за косогора высовывается конская голова, за ней и сама лошадь, огромная, длинноногая, рядом с которой изо всех сил напрягается пристяжная, помогая тащить деревянную телегу на тяжелых колесах. Невольно останавливаюсь, оторопев от неожиданной встречи. Просто глазам своим не верю, протираю их кулаком — уж не чудится ли от бессонницы? Но нет — подвода, словно чудовищный жук, уже всползла на косогор, уже видать, как лениво, тяжело вытаскивает из грязи свои крутые копыта коренная, как пошатывается от напряжения пристяжной, круглый как мышь, сивый меринок. На передке сидит кто-то, закутавшись в керею[7] не разберешь — мужчина или женщина. Седок, видимо ко всему безразличный, держит в руке кнут, но даже не собирается им помахивать.
Встреча в поле с одиночкой-проезжим, будь то мужик или баба, не представляет серьезной угрозы. Больше того, даже полезно встретить человека возле села — его можно расспросить, что там да как, тихо ли, не принесла ли нечистая сила непрошеных гостей. Я иду навстречу, хотя с удовольствием свернул бы в поле, чтобы ни с кем не встречаться на этой дороге. Но свернуть в поле никак невозможно — все равно далеко не уйдешь, увязнешь в липкой грязи.
Сближаемся медленно, но уверенно. Уже слыхать, как тяжело сопят взопревшие лошади, видны их взмыленные бока и унылые морды, в нос ударяет острый запах конского пота, на округлом, безбровом, безусом лице дядьки застыло любопытство или даже удивление. Встречный, видно, человек не опасный, и я успокаиваюсь. Предусмотрительно отступаю с дороги, жду, пока он приблизится, в мыслях готовлюсь к предстоящему разговору…
Незнакомец не сводит с меня глаз, глядит как-то укоризненно, будто бы недовольный тем, что я встретился на его пути. Видимо, он из тех людей, которые, проходя мимо, даже «здравствуй» не скажут. Зато я сам никогда не упущу случая поговорить с человеком— такова участь разведчика, острым словцом, смешком да шуткой лучше всего вызвать к себе расположение, а дружески выкуренная цигарка быстрее всего сближает людей даже самых несхожих характеров.
— Что за нужда выгнала вас, добрый человек, в такую дорогу? — спрашиваю его, прежде чем поздороваться, надеясь вызвать сочувствие и к своему путешествию.
Но дядька, словно глухой, горбится на высокой вязанке сена, неприязненно косится в мою сторону, как бы предупреждает: «Проходи, проходи, дурак, не приставай с расспросами…»
Чувствую на себе дыхание разгоряченных конских ноздрей, вижу спутанные гривы и только теперь, когда подвода поравнялась со мной, приветливо здороваюсь с встречным. Сразу мелькает мысль: зря завел разговор, надо было кивнуть головой и пройти мимо… Но поздно: из-за охапки сена высунулась заспанная рожа полицая, за ней подняла свою змеиную головку вся изъеденная крапинками ржавчины винтовка. Лошади остановились, хотя приказания на это им не было. А на меня уже смотрели два ствола и два сочувственных глаза возницы.
— Кто такой? Документы! — слышу безапелляционное и грозное.
Вот и настал час испробовать силу бумажки, которую я давно уже таскаю в кармане. Не спеша отстегиваю полу своего зипуна, а сам пристально рассматриваю тех, что сидят на телеге. Видать, ничего себе псы повстречались мне на дороге. Смотрят волками, пальцы на спусковых крючках, чуть шаг ступишь— сразу уложат, мерзавцы, ни у одного рука не дрогнет.
— Далеко ли, люди добрые, до села плестись? — спрашиваю я с безразличием.
Молчат. Ждут, пока достану свою бумагу.
Наконец нащупываю ее возле самого тела, теплую, беззащитную, словно голенького птенчика, и вытаскиваю на свет белый. Даже не смотрю на нее, знаю: она одна у меня за душой, знаю и то, что в ней написано.
Полицаи читают ее, читают внимательно, долго, по очереди, молча. У меня легче становится на душе. Значит, немецкая печать с синим орлом, похожим черт знает на кого, и слова, напечатанные готическим шрифтом, действуют на эти продажные души. Хорошо я все же сделал, что взял с собой бумажку. С нею шел из «кошары» домой один товарищ, но по дороге раздумал и завернул вместо дома в наш партизанский край.
Налюбовавшись моим документом, один из полицаев как-то подозрительно гмыкнул, свернул бумажку и сунул ее к себе в карман.
— Э, э, господин хороший, куда же вы мой аттестат кладете? — неподдельно возмущаюсь я. — Ведь я без него что птица без крыльев.
— Садись на телегу!
Этот приказ, словно гром среди ясного неба, парализовал мою волю. Я не мог двинуться с места.
— Ну, живо! — крикнул с нетерпением полицай.
Что-то сдавило мне горло, ноги отнялись — не могу сделать шага ни к телеге, ни от телеги. И тут мне на помощь пришел дядька-возница.