Я не ощущал ни малейшего желания пускаться в россказни, поэтому, сообщив наскоро про распутицу и грязь, я принялся сам расспрашивать: зачем нас сюда посадили и что дальше с нами будут делать?
— Так что пули не миновать, ребятки, — вздохнув, предсказал Стратон. И тут же принялся философствовать: — Оно конешно, охоты особой нет, значит, но, как говорится, чему быть, того не миновать. Оно хотя б дети, как говорится, малость оперились, а то ведь совсем еще птенчики желторотые, только рты разевают да есть требуют. Чтоб оно в огне сгорело, это горе-злосчастие!
Шли слухи, что фашисты хватали всех подозрительных и гнали по этапу в Чернигов, в тюрьму. А оттуда пока еще никто не возвращался. Люди слыхали, что еженощно за городом стрекотали пулеметы и автоматы. И стрекотали не зря — возили туда в черных закрытых машинах обитателей мрачной, молчаливой тюрьмы…
Я совсем опешил от этих известий. Сам слышал обо всем от людей, но ведь я же разведчик! Все эти рассказы до меня, как говорится, не доходили. Возмущался, жалел тех, кого казнили, однако представить себе все это, вот как сейчас, не мог. И вот теперь подумал: крышка, не миновать и мне тех рвов за городом, где расстреливали, продырявят и мне голову пулей. Сидел обмякший, растерянный, лихорадочно искал выхода. И ничего придумать не мог.
Во что бы то ни стало нужно бежать. Сегодня не убежишь, завтра будет поздно. Но как бежать, когда дверь охраняет полицай, а окно заделано железной решеткой?
Незаметно в нашу конуру вползли сумерки, а потом непроглядная тьма. За дверью слышались тяжелые шаги, доносились хриплые пьяные голоса, кто-то на кого-то кричал, ругался, чей-то голос срывался на песню, потом слышались слова команды. За нашей дверью в большой комнате, служившей когда-то местом для куренья и сельсоветских совещаний, светился огонь. Из этой комнаты шел коридор. Там, по словам Стратона, размещалась полиция. К нам лишь через щелку в маленьком оконце проникал лучик желтого света. За окном зияла черная бездна ночи, ни единого огонька в селе. Мы сидели молча. Сопели. Почесывались. Вздыхали. Думали. Что еще оставалось делать? Спать? Да разве что вечным сном заснешь в таком состоянии…
Время тянулось медленно. Вот понемногу стихают шумы, смолкают крики в этом сумасшедшем доме. Видно, уже перевалило за полночь.
Неожиданно в большой комнате напротив поднялась тревога, кто-то крикнул во все горло: «Смирно!» Защелкали каблуки, зашаркали подошвы. Потом сразу наступила мертвая тишина. Слышно было, как кто-то, четко отмерив три шага, гаркнул:
— Пане комендант! За ваше отсутствие ничего не случилось. Задержан один неизвестный с лагерным пропуском.
— Взяли под стражу? — слышится пропитой голос.
— Так точно, пане комендант.
— Хорошо. Вольно! Можете отдыхать. Кстати: к завтрему выделить десять стрелков сопровождать арестованных в Чернигов.
— Есть, пане комендант!
У меня перед глазами поплыли желтые круги. Не сразу сообразил, что делать. Когда опомнился, решил во что бы то ни стало поговорить с комендантом, убедить его, что мне вовсе незачем идти в Чернигов, что попал я сюда по ошибке, что меня он обязан немедленно отпустить, не то иначе…
Что «иначе», я не знал, однако порывисто вскочил с места, подбежал к двери, припал к желтой щелке и что есть силы стал барабанить кулаками по окошку. На сей раз оно открылось немедленно. На меня с безразличным видом уставился какой-то тип с лунообразным лицом, неприязненно спросил, что мне нужно.
— Пустите меня к коменданту! Мне надо с ним переговорить.
— Поздно, дорогой. Уже ушел отдыхать.
— Но я должен поговорить… — растерянно бормотал я свое.
— Поздно, говорю.
И захлопнул окошко перед моим носом.
Я снова зашагал из угла в угол. «Бежать, бежать!»— внушал я себе. Понимал — осуществить это никак невозможно — и все-таки убеждал: «Сделай невозможное, но беги! Иначе — конец».
Еще раз ощупал решетку. Ее вделали сюда намертво. Потрогал дверь — железо обожгло руки холодом. Дверь тоже не собиралась меня выпустить. Оставалась надежда на дверное оконце, через которое могла пролезть разве что детская головенка.
Тем временем в полицейском участке наступила полнейшая тишина. Смолкли пьяные голоса, прекратился шум в дальних камерах. Только возле нашей двери мерно шаркали сапоги часового. Это означало, что мы не такие уж маловажные птицы, ежели нас требовалось так бдительно охранять.
Подождав еще немного, я решился. Вкрадчиво постучал в дверь. Часовой подошел, приоткрыл окошко.