Не имея этой чувствительной дорожки, по которой бежит дым.
Она задумалась.
Она спросила себя: что произошло? и ее сознание ответило одним единственным словом:
«Яба».
Это было индейское слово: так говорили в тех местах, где она родилась. Это слово, чрезвычайно важное для тех мест, означает колдовство. То, что произошло, могло иметь одно единственное объяснение – яба. Она стала жертвой заклятия.
Аура была убежденной марксисткой, но не «темной» марксисткой, она была образована и умна, и прекрасно понимала, что магия – это реальность.
Ее индейские корни сообщали ей об этом, и она не думала, что между магией и марксизмом есть хотя бы малейшее противоречие.
Еще в юности, учась в университете, она выписала в свою тетрадь понравившиеся ей слова из книги советского ученого Проппа, который изучал сказки и ритуалы древности:
«Фрезер пишет, что физическая сила являлась решающим качеством во время ритуальных спортивных состязаний на могилах предков. Но Фрезер – буржуазный ученый, и его взгляд на вещи ограничен рамками его классового сознания. Мы же, ученые-марксисты, понимаем, что не физическая, а магическая сила играла решающую роль во время таких состязаний».
Аура сидела на корточках, на полу, в углу маленькой школьной кухни. Она сделала еще один глоток рома – вкуса она не чувствовала, но ей стало легче. Она закурила еще одну сигарету. Она напряженно думала над сложившейся ситуацией.
Что делать?
Во-первых, следовало немедленно передать командование отрядом Хуану Кайо или майору Тахо – этим двум людям она полностью доверяла.
Второе: никто в отряде не должен знать, что с ней произошло. Слух о том, что команданте Аура стала жертвой яба и лишилась языка, мог подей ствовать на отряд деморализующе. Никто из бойцов не должен был даже видеть ее. Кто-то из близких людей (Хуан Кайо) должен как можно скорее отвезти ее куда-то в другое место, и она не должна возвращаться в отряд, пока заклятие не будет снято.
Бойцам сказать, что она отправилась в соседнюю страну на тайные переговоры с тамошним правительством: существовала вероятность поддержки отряда со стороны этого правительства.
Третье: следует как можно скорее найти ябахохо, то есть разрушителя заклятий. Лучше, если он (или она) будет из ее родных мест, хотя до тех краев отсюда неблизко.
Составив этот план, она написала записку Хуану Кайо, разбудила его и протянула ему листок.
Тот прочел следующее:
«Я не могу говорить. Ни о чем не спрашивай.
Это яба. Бери машину и отвези меня в город».
Хуан Кайо не стал тратить время на пустое изумление. В ночной темноте они прошли по зданию школы, где везде – в гамаках и на полу – спали усталые бойцы. Затем они разбудили майора Тахо, объяснили, что уезжают на несколько дней, снабдили его необходимыми инструкциями, сели в маленький грузовик и покинули деревню. В следующем поселении они поменяли внешность и обзавелись подложными документами. Ауре пришлось продолжать путь в мужской одежде, волосы ее коротко подстригли: она превратилась в худого и малорослого метиса, немного мрачного на вид и напоминающего pajaro – гомосексуалиста. В кармане ее черного костюма лежало удостоверение на имя Рауля Юргенса, сотрудника солидной коммерческой фирмы, базирующейся в столице, – фирма действительно существовала и давно имела тайные связи с красной герильей. Всю дорогу она писала Хуану Кайо записки-инструкции. А потом поджигала эти записки и выбрасывала – они горя
Но Аура стабильно оставалась мужчиной. Словно с утратой языка она потеряла право на свой пол.
Через несколько дней их автомобиль остановился у одного дома на грязных окраинах столицы.
Этот квартал пользовался дурной репутацией.
Светящаяся, вся из красных и синих лампочек вывеска возвещала: «Стрип-бар Суавесеко». Это название можно перевести как «Потихоньку» или «Помедленнее», или «Притормози». Действительно, немало автомобилей тормозило у этого заведения.
Двое мужчин в черном вышли из автомобиля и зашли в заведение: один крепкий, лет сорока.
Другой – чуть женственный худой метис. Огромному охраннику на входе старший сказал только:
«К Дону Гино».
Дон Гино встретил их в своем кабинете хозяина заведения. Это был лысый потный человек в красной шелковой рубашке, с лицом и усиками законченного подонка, казалось бы, состоящий из одной лишь спермы и денег, и лишь немногим было известно, что он проверенный человек Революции.
Кайо он узнал сразу, Ауру – не сразу. В кабинете душно пахло сигарами и алкоголем. Гино был готов к любым услугам. Кайо вкратце рассказал ему суть дела, без подробностей. Слово «яба» объясняло все.
– Я знал одну яба-хохо, – сказал Гино задумчиво.
– Она жила в Корте Сиеста. Не знаю, жива ли она. Идите вниз, посмотрите стриптиз. А я сделаю несколько звонков, наведу справки об этой старой яба-хохо. Полюбуйтесь пока на наших девочек.
Чудесный цветник. Наше заведение – лучшее, такого не найдешь в центре города. Если кто и сомневался, то в последние дни наши конкуренЯЗЫК ты кусают себе локти. На днях появилась откуда ни возьмись одна красавица – ослепительная орхидея, танцует так, что дух захватывает. У нас нет отбоя от посетителей, за несколько дней мы стали богатыми, как Билл Гейтс. Она всех затмила. Ее зовут Хиральда – флюгер. Она так вертится вокруг шеста, что ветер сдувает пивную пену. Идите вниз, скоро вы ее увидите – он потянулся к телефону.
Кайо и Аура спустились в зал. Здесь действительно было набито битком: они протискивались сквозь толпу мужчин, пьяных и трезвых, с сигарами и без. Ауре казалось, что все эти люди узнают в ней переодетую женщину и издевательски подмигивают – но на самом деле на них никто не обращал внимания. Публика здесь собиралась самая разношерстная – здесь были и люди с золотых приисков, с черными от chimo губами, расплачивающиеся золотым песком, и столичные подонки со сверкающими от кокаина глазами, и пьяные военные, и гринго, и люди в дорогих костюмах, сопровождаемые телохранителями: все здесь смешалось, и лица этих мужчин в синих отсветах возникали и таяли в плотном табачном дыму.
Девушки выходили на иллюминированную сцену одна за другой, исполняли свой танец вокруг шеста, раздевались в танце, им аплодировали, бросали деньги на сцену, иногда они выходили в зал, танцевали то у одного столика, то у другого, мужчины засовывали деньги за их условные трусикишнурки. Они исполняли «танец лианы» вокруг того или иного посетителя, затем возвращались на сцену к шесту и там завершали свой танец.
Ауре казалось, что весь этот зальчик, прокуренный и душный, и все заведение «Суавесеко» – это нечто вроде механической карусели: пестрые жестяные лошадки бегут по кругу, звучит ржанье и колокольчик, но все неумолимо вращается вокруг блестящего металлического стержня, на который давит невидимая рука, – вокруг шеста.
Некоторые девушки были хороши, но все здесь ждали Хиральду, и то и дело начинали выкрикивать ее имя. И вот из-за красного бархатного занавеса появилась красивая длинная нога в красной туфельке, затем скользнула по бархату нежная длань с узкими пальцами, и вот сама Хиральда встала перед всеми в облегающем красном платье, осыпанном золотыми блестками. Все захлопали, загалдели, ликуя. Она обвела зал сонным, влажным, рассеянным взглядом – на секунду ее томные, облитые странной влагой глаза остановились на лице Ауры, кажется, она улыбнулась, и тут же начала танец. Аура много видела танцующих женщин, но такого она прежде не видала: что-то необычное, почти нечеловеческое присутствовало в этих движениях – их абсолютная плавность сочеталась с постоянно изменяющейся скоростью, казалось, это происходит само собой – то пламя трепещет, то льется водопад, то развевается флаг…
Иногда казалось, что это тело – влажное, горячее, льющееся, все в золотых блестках – балансирует на грани исчезновения. Целые каскады движений, казалось, ускользают от взгляда, но оставляют в душе странные следы. Одежда тоже исчезала на этом теле незаметно и словно сама собой – красное платье вдруг повисло на раме одной из картин, заслонив темную Венецию, одна из красных туфелек увенчала вазу в дальнем закутке зала, другая оказалась в руках у молодого офицера – Хиральда продолжала свой танец босая и голая, никаких трусиков-шнурков не осталось на ней, никаких даже бус или колец на пальцах – только золотые блестки и странная влага, покрывающая все ее тело, – полная нагота была этому телу совершенно соприродна, и если для других стриптизерш достижение наготы означало, как правило, конец их танца, то Хиральда сбросила с себя одежду в самом его начале. Ее изгибы и стремительные полеты вокруг шеста (за которые она, видимо, и получила свое прозвище Хиральда, что означает «флюгер») – все это вызывало в зале восторженные крики, множество жадных и восхищенных мужских глаз впитывало в себя движения этого танца, но пристальнее других смотрела на танцующую команданте Аура, потому что как бы жадно не смотрел на женщину мужчина, другая женщина смотрит на нее все равно гораздо пристальнее.