Эдуард Иванович Пашнев
Военный дневник человека с деревянной саблей
(1941–1945 гг.)
Немало написано книг о войне. И с каждым годом их становится все больше, и никогда их не будет слишком много.
Мы, мальчишки сорок первого – сорок пятого годов, видели войну иначе, чем взрослые, и поэтому я думаю, что и наши воспоминания так же необходимы, как необходимы воспоминания генералов, адмиралов и маршалов.
В сорок первом мне исполнилось семь лет. Я помню себя таким: в одной руке щит – крышка от большой бабушкиной кастрюли, в другой – острая деревянная сабля. Я начинаю свой дневник от имени семилетнего мальчишки, который вступил в войну не на танке, не на самолете, не на подводной лодке, а с крышкой от кастрюли и деревянной саблей. На голове у него была буденовка из газеты с нарисованной звездой.
Мир
Перед войной обязательно бывает мир. Мне захотелось вспомнить хотя бы один день мирной жизни из своего детства. И недавно я вспомнил. Это был день моего рождения, пятнадцатое августа. Пришел Шурка Мотин в новых штанах, пришла Катя с голубым бантом. Нарядилась в новое платье моя пятилетняя сестренка Светка, и все мы потихоньку ходили по двору и ожидали, когда мама позовет нас пить ситро за мое здоровье и есть пирожные и конфеты.
Деревянный стол, врытый в землю посередине двора, мама накрыла белой скатертью, поставила вазу со сливами, тарелки, стаканы.
– Прошу всех к столу, – сказала она. Сделала рукой красивый жест и поклонилась, словно Шурка и Катя были очень важными гостями.
Мы уселись вокруг стола, и мама ушла, оставила нас одних, потому что не хотела нам мешать.
По вечерам на стол падала тень от груши, но сейчас было ясное синее утро, и белая скатерть так ослепительно сияла, как будто солнце лежало у нас на столе на тарелке вместе с яблоками. И мы жмурились, ели яблоки и пили ситро большими глотками.
– А почему сливы не растут на акации? – спросила Светка.
И мы все этому тоже удивились: и Шурка Мотин, и Катя, у которой на макушке болтался голубой бант. И тогда я сказал:
– Сейчас будут расти.
Набрал полную горсть слив, подставил к ближней акации табуретку и насадил на колючки все сливы, какие у меня были в руках. И Шурка Мотин, и Катя тоже стали брать из вазы сливы и насаживать их на другие деревья. Когда мама пришла узнать, не нужно ли нам еще чего-нибудь, мой день рождения был в самом разгаре. Мы стояли на табуретках под деревьями, а на акациях вдоль всего забора висели сливы.
– Что это такое? – спросила мама и всплеснула руками.
– Мы сажаем сливы, – радостно объяснила Светка.
Мы посадили все сливы, а потом срывали их по одной и ели. Так закончился мой день рождения. Я думал, это было в мирное время, потому что ярко светило солнце и сливы можно было не только есть, но и играть ими, сажать на колючки акаций, а потом снова срывать. Но оказалось, я ошибаюсь. Семь лет мне исполнилось в августе сорок первого, а война началась в том же году в июне. Выходит, не было в моем детстве ни одного мирного дня, о котором бы я помнил. Когда мы пили ситро, немцы уже второй месяц стреляли по нашим домам и бросали на них бомбы. Просто война к тому времени еще не пришла к нам в город и к нам в дом.
Новобранец
У меня был отец, но я о нем редко вспоминал. Он работал каким-то начальником и жил в другом конце города, на другой улице. Часто он приходил, когда я играл на пустыре за сараями с ребятами, и оставлял бабушке подарки для меня. К каждому подарку он обязательно прикладывал шоколад. Он приносил сразу по пять плиток. Но я не ел их просто так, потому что был избалованный, и бабушка варила мне из шоколада густое, тягучее какао.
Когда началась война, отец долго не приходил и ничего не передавал со своим шофером. Я уже совсем забыл о нем, а он вдруг пришел, на себя не похожий, потому что был в военной форме. Мы как раз стояли с мамой во дворе. Он поздоровался с нами, спросил, как мы живем, а потом, когда им с мамой говорить оказалось не о чем, погладил меня по голове.
– Значит, на фронт? – спросила мама.
– Да. – Он уцепил меня за чуб, потрепал. – Что ж он у вас так оброс?
– Некогда сводить в парикмахерскую, – ответила мама. – Когда уезжаешь?
– Сегодня…
Мне стало стыдно за свою лохматую голову, и я попробовал высвободить ее из-под руки отца. Но рука поймала меня за плечо и притянула к себе.
– Отпусти нас на полчасика, – попросил он.
– Пожалуйста, – грустно сказала мама.
Мне не хотелось с ним идти, но по глазам мамы я понял, что отказываться неудобно. Мы закрыли за собой калитку и остановились.
– Куда двинемся? – спросил отец.
Я не знал. Он тоже не знал.