Я вошел. Старый вентилятор стремительно вращался, разметая потоком воздуха оперативные документы, которые обычно печатались на бумаге желтого цвета. Когда я закрыл входную дверь, слабый шум проникал в комнату через единственное окно. Лейтенант Грентер производил впечатление твердого человека. После того как я представился, он сказал:
– Прендес, поищите у себя в эскадрилье серебристые полоски и прикрепите по три па свои погоны. Попросите кого-нибудь из старшекурсников, они объяснят вам, как сделать это. - И, не меняя интонации в голосе, добавил: - Это все. Вы свободны.
Я был потрясен. Шел к лейтенанту с самыми мрачными мыслями, думая о всех возможных вариантах защиты, боясь оказаться застигнутым врасплох… И вместо взыскания - повышение в должности и в звании. Такого удостаивались чаще всего американцы. Среди выходцев из стран Латинской Америки эта честь выпала на долю двоих - колумбийца и кубинца с моего курса. Этот кубинец, по имени Роберто Фиад-и-Кура, несмотря на свою вторую фамилию[3], был одним из наиболее известных озорников старой Гаваны. Предки его были арабы. Был он высокого роста и хорошо сложен. На его губах всегда играла улыбка. Несмотря па свой плохой английский, больше похожий на испанский, он с помощью жестов и благодаря привлекательности находил понимание у девушек, чем вызывал нашу зависть. На лице Фиада никогда не бывало и тени озабоченности. Казалось, его главная эабота - улыбаться и шептать на ухо девушкам какие-то «секреты». Фиад был назначен на должность капеллана нашей группы. Ходили слухи, что дело не обошлось без особ женского пола, близких к командованию училища.
В 1958 году, накануне падения диктатуры на Кубе, капеллан Фиад, к тому времени уже капитан, не стая ждать окончательной развязки. За неделю до краха он дезертировал из армии и уехал за границу вместе с женой Беннотой - дочерью политического шулера Переса и его миллионами. Говорили, что его видели в Париже гуляющим с пуделем - собственностью сеньоры Бениоты Перес…
Я продолжал размышлять по поводу моего повышения. Почему выбрали меня? Я чаще всех из испаноговорящих курсантов вступал в спор и, как и Куэльяр, имел рекордное количество взысканий на всем курсе. Мы оба постоянно участвовали в строевых состязаниях, проводившихся в качестве наказания. Одетые по полной форме, в белых перчатках, мы, стоя под палящим солнцем, с завистью наблюдали, как в конце недели счастливые курсанты отправлялись в увольнение в Вилья-Акунью… Куэльяр был родом из Матагуа. Его отец больше сорока лет прослужил в армии сержантом. Мы с Куэльяром всегда были полны мятежных планов, и результат получался один - нас часто наказывали за всякие нарушения. Но что же все-таки случилось? Я не мог найти объяснения, не понимал, что происходит. Здесь были такие же издевательства, какие царили на Кубе. Конечно, глупо, например, заставлять кого-либо из курсантов рычать по-тигриному перед строем. Глупо также заставлять человека изображать реактивный самолет в полете и в момент, когда ему сообщают, что самолет сбит, требовать, чтобы он падал на пол. Нелепо заставлять глотать куски соли, изображать на лице тоску по родине. Все эта проделывали вполне серьезно. Невыполнение приказаний в таких случаях рассматривали как серьезное нарушение, а нарушителя наказывали…
Занятый своими мыслями, я шел глядя вдаль, где на горизонте вставали гордые вершины, иссушенные в течение веков палящими лучами солнца и покрытые красноватой пылью, принесенной техасскими ветрами. Мои мысли были беспорядочными, но больше всего беспокоила мысль о том, что здесь нет уважения к человеческому достоинству. Разве и характер, и достоинства человека - ничто? Чтобы не уронить своего достоинства, нужно мыслить, рассуждать. Тогда сможешь выработать собственное мнение, верные критерии… Если у тебя нет чувства собственного достоинства, ты перестаешь быть человеком… Только теперь я стал понимать, что являюсь игрушкой в чьих-то руках, и мне стало невыносимо тяжело. Я понял: на Кубе наше человеческое достоинство унижали жестоко, грубо и примитивно, здесь же это делалось более утонченными методами и, следовательно, еще злее, коварнее, и это острой болью отзывалось в глубине человеческой души. Сказывалось влияние «американского образа жизни». Однако в обоих случаях цель была одна - растоптать человеческое достоинство. Мы же должны были соответственно передать эти методы другим. Такими были условия игры. Если мы не принимали их, то должны были выйти из нее. Но существовал и третий путь - мятежный…
В просторной аудитории главного корпуса, с широкими окнами и белым потолком, в эти ранние часы собралось много народу. Здесь сидели американцы, французы, итальянцы, латиноамериканцы и курсанты других национальностей. Шли занятия по командирской подготовке. Руководитель этих занятий с первых дней привлек наше внимание. Светлые, гладко причесанные волосы подчеркивали голубизну и холодность его глаз. Под левым глазом у него краснел шрам. Это был типичный англосакс, возможно, когда-то его предки-переселенцы добрались до берегов Северной Америки. Хотя в венах этого человека и текла кровь шотландцев, по его манерам и акценту можно было сказать, что оп родом из аристократического семейства южных штатов, пожалуй, из Джорджии или Луизианы. Его родственники могли жить в одном из старых городов типа Мобил или Мемфис. Одно для нас было несомненно: этот типичный аристократ волею судьбы оказался преподавателем в общей группе американцев и отсталых латиноамериканцев. Шесты у него были изысканные, интонация голоса типично английская, произношение - чистое и четкое. Мы не сомневались: этот человек, выпускник училища в Вест-Пойнте считает себя намного выше нас.
В тот день он опоздал к началу занятий. Как всегда в таких случаях, в аудитории поднялся шум. Больше всех шумели венесуэльцы Пинауда, Тито Родригес, Маркина, колумбийцы Асеро и Гарсиа, а также никарагуанцы, сальвадорцы, доминиканцы и другие. Естественно, дело не обошлось без парижанина Жака Нигона, который кричал громче всех.
Слышались шутки и смех. Карандаш или другой предмет, брошенные с задних рядов, называемых тылом, попадали в затылок какому-нибудь американцу. Он, естественно, возмущенно вскакивал, и это вызывало приступы хохота у всех курсантов.
Еще до начала занятий, войдя в аудиторию, мы увидели необычное оживление среди венесуэльцев и колумбийцев. Вскоре стала известна причина. Первым заговорил венесуэлец Маракучо, смуглый, восточного типа парень. Он показал нам венесуэльскую газету и с улыбкой сказал:
– Послушайте, кубинцы, похоже, что вашему генералу Батисте дали по зубам… Этот Фидель Кастро с группой людей атаковал казарму под названием Монкада.
Эта новость поразила нас как гром среди ясного неба за сотни километров от Кубы. Возбужденные этим известием, мы собрались плотной группой. Вопросам не было конца. Лафитте выхватил газету из рук Маракучо и начал вслух читать ее. Колумбиец Асеро, маленького роста, с совсем еще детским лицом (он разобьется но возвращении домой), сказал:
– То же самое хотели сделать с Рохасом Пинильсй. Но старик оказался хитрецом. Он вызвал вертолет на загородную виллу под Боготой, где находился, и оставил пападавших с носом.
В шуме голосов, обсуждавших это событие, можно было расслышать, как кто-то читал вслух:
– «Группа преступных элементов и авантюристов, возглавляемая доктором Фиделем Кастро Рус, воспользовавшись проходившим в Сантьяго-де-Куба, на востоке страны, традиционным карнавалом, под покровом ночи, переодевшись в армейскую форму и сняв часовых у входа, внезапно напала на казарму. Но нападавшие получили отпор, были разгромлены и взяты в плен. До настоящего времени нет данных о числе убитых, но считается, что почти все они уничтожены огнем оборонявшихся солдат и офицеров. Погибших может быть около восьмидесяти человек. Потери армии незначительны. У пападавших изъяли современное вооружение, а их главарь Фидель Кастро арестован. Президент страны генерал Батиста выступит со специальным обращением к нации».
Многочисленные комментарии, шутки и смех последовали за чтением: