Мне казалось, что Куэльяр (он был в другой группе), так же как и я, пребывал в состоянии напряжения в связи с завтрашним днем. До нас долетал шум голосов из деревянного здания клуба. Слышались печальные звуки немецкой песенки. Медленно опускались сумерки, солнце уже спряталось за горизонт. Я сказал Куэльяру:
– Пойду приму душ и сегодня пораньше лягу спать. Завтра у нас трудный день.
Куэльяр с трудом поднял на меня глаза и, насупив брови, ответил:
– Я еще посижу недолго.
Быстрым шагом я направился в сторону барака. Оглянувшись, увидел, что Куэльяр по-прежнему задумчиво смотрит на далекие горные вершины.
В бараке было достаточно уютно. Правда, с заходом солнца стало прохладно. Поэтому приятно было включить калорифер и забраться под синее одеяло, которое выдается каждому курсанту…
От решетчатого пола общей душевой поднимались слабые испарения. Я включил душ, и струи теплой воды побежали по телу, снимая накопившуюся за день усталость. А теперь нужно уснуть. Уснуть глубоким безмятежным сном, ведь завтра самый важный день в моей жизни. Завтра я начну летать. Я не верил, что такое возможно. Завтра утром станет реальностью то, о чем я мечтал уже более пятнадцати лет… Этой ночью я понял, что накануне выполнения очень важного задания летчику обычно не спится.
Полная тишина. Как медленно тянется ночь! Кажется, что время остановилось. Я понимаю, что сон просто необходим мне в эту ночь, но не могу заставить себя уснуть. Наутро мне нужно быть в лучшей форме. Чем больше думаешь о необходимости спать, тем меньше этого хочется. Ласковое тепло исходит от калорифера. Приятно пахнет чистая наволочка и свежая простыня. Но сна нет как нет. Видимо, бесполезно даже надеяться на то, что удастся заснуть. Лунный свет озаряет пустынный пейзаж за стеклами окон. Мерцающий фосфором циферблат моих часов показывает, что уже 3 с лишним часа утра. Медленно наплывает забытье. Проваливаюсь куда-то в темноту, мысли прерываются…
Подъем!… Команда прозвучала неестественно громко. Сон мгновенно слетел с меня. Одним прыжком вскочив с постели, я подошел к окну. Ногтем соскоблил иней со стекла и через образовавшееся круглое пятно вгляделся в утреннюю мглу пустыни. Ночь подошла к концу. Уже стали видны вдали фантастические силуэты гор. От света фонаря под крышей барака иней на стекле переливался разноцветными искорками. Я растолкал своего соседа Стауглера, затем быстро сдернул с него одеяло. В ответ послышалось ворчанье, и он свернулся в клубок на койке.
Несмотря на то что я спал всего три-четыре часа, мне показалось, что отдохнул я хорошо. Заправив постель, одевшись и приведя все в порядок, я встал в строй и отправился на завтрак. Свет в столовой мне казался тусклым, а смех официанток доносился будто откуда-то издалека. За завтраком я думал: «Что чувствует летчик, находясь в воздухе и глядя вверх на облака или вниз на землю через плексиглас маленькой кабины?»
Инструктор Хофмастер внимательно посмотрел на меня. Вокруг его голубых глаз залегли глубокие морщины, которые обычно появляются у людей, долго работающих па сильном ветру. Он запомнил мое имя и, войдя, прямо с порога сказал, обращаясь ко всей группе:
– Эл полетит со мной в первую очередь. Сегодпя прекрасная летная погода. РА-18 машина надежная, так что не беспокойтесь, все будет хорошо…
Он говорил долго. Рассказал несколько случаев из второй мировой войны. Тогда он был летчиком и воевал в Европе в составе 8-й воздушной армии. Летал он на самолете Р-47 «Тандерболт». Похлопав по плечу Миллера и Микки, инструктор закончил:
– Пока мы с Элом будем летать, вы хорошенько изучите правила полетов. - Затем, улыбнувшись, он резко встал и, бросив монету, сказал: - А ну посмотрим, кто сегодня платит за орехи и кофе!
Я все еще ощущал вкус кофе во рту, когда мы с Хофмастером, надев тяжелые парашюты, взяв шлемофоны и карты, направились к темному самолету с надписью «ВВС США» на фюзеляже. Утренний холод проникал внутрь меховых перчаток, и руки мои дрожали. Только бы ничто не помешало моему первому полету! Мне хотелось побыстрей взлететь. Я знал, что не успокоюсь, пока нос самолета не разрежет густой утренний воздух. До самолета оставалось не более десяти метров.
И вот наконец я оказался в кабине. Сел на переднее сиденье. Передо мной была панель с бесчисленным количеством приборов, переключателей и рычагов, и я вдруг с ужасом понял, что не могу найти указатель скоростей.
А я ведь сдал экзамен по оборудованию кабины, причем успешно. Неужели кто-то снял этот прибор? Чем больше я метался, пытаясь обнаружить прибор, тем меньше надежд у меня оставалось. Я лихорадочно пытался обнаружить его, пока инструктор поудобнее усаживался на заднем сиденье, но найти не мог.
И вдруг я увидел указатель на том самом месте, где он и должен быть, - в левом верхнем углу приборной панели. От неожиданности из моих рук вывалилась карта и упала под сиденье. Я хотел поднять ее, но не смог - помешали ремни безопасности, которые я уже пристегнул. Я вертелся, привязанный, чуть не плача от злости. В это время инструктор опросил, готов ли я к полету.
Я сделал для себя первый вывод: я глуп и для авиации не гожусь. Промелькнула мысль: если я не годен для полетов на простом самолете, то какие могут быть разговоры о реактивной авиации?
После продолжительных покашливаний и металлического скрежета, вызвавшего у меня тревогу, мотор завелся. Рев стоял ужасающий.
Самолет запрыгал по полосе. Нужно было сдерживать его и направлять по рулежной дорожке. Голос инструктора требовал от меня быстрых действий. В это же время с вышки непрерывно поступали команды на английском языке. Одновременно шел обмен связью с десятками самолетов на земле и в воздухе. Сильная вибрация, дым от масла, пыль, поднятая винтами, и капли пота, стекающие по лицу, заставили меня сделать второй вывод: я слишком глуп для работы в авиации!
Взлет осуществил инструктор, я лишь следил за его действиями по приборам. Самолет пытался свернуть со взлетной полосы в сторону. Ускорение вдавило меня в спинку сиденья. Инструктор приказал мне следить за курсом, одновременно контролируя и другие приборы. Я делал это, но фактически не замечал ничего. Мне нужно было следить за курсом по компасу, сличать маршрут ио карте, не выпускать из поля зрения взлетную полосу. Кроме того, необходимо было также внимательно смотреть вокруг, чтобы не столкнуться с другими самолетами, которые иногда приближались на достаточно близкое и потому опасное расстояние. И вот в довершение всего после нескольких виражей я услышал как бы издалека донесшийся голос инструктора: «Начинаем снижение». Это походило на преодоление какого-то барьера. Мне было уже не до коитроля за приборами. Я схватился за первый попавшийся под руку рычаг, которых много в кабине, и сделал третий за сегодняшнее утро вывод: я чрезвычайно, патологически глуп для авиации.
Возвращаясь в казарму, я чувствовал себя подавленным. Смутные воспоминания среди сплошного шума и резких звуков - вот и все впечатления, которые отложились в моей памяти в связи с первым полетом. Перед глазами стояла оплошная серая масса - приборы, пляшущие в диком танце. Я испытывал горечь, понимая, что есть нечто неподвластное моим силам. И, естественно, был в высшей степени удивлен, когда Хофмастер, который шел рядом со мной, вполне серьезно сказал мне:
– О'кэй, Эл, для первого полета неплохо. Мне понравилось твое самообладание и умение управлять самолетом.
Я ничего не мог ответить ему в ту минуту. Даже если бы хотел, не смог бы этого сделать…
Шло время, и я быстро набирался знаний и навыков в летном деле. Постепенно приходила уверенность. Виражи, развороты, выполнение некоторых элементов фигур высшего пилотажа, взлеты и посадки… Обучение летному делу шло на современном уровне. Все было направлено на то, чтобы сделать из курсанта настоящего боевого летчика. Занятия в классах проходили параллельно с полетами и практическими занятиями. В свободное время, которого было крайне мало, мы шли в клуб, а иногда выезжали в Тусон или другие городки, по своим условиям напоминавшие Вилья-Акунью. Чаще всего ездили в Вилья-Ногалес. Как и Вилья-Акунья, этот городок был расположен на границе с Мексикой.