Утро следующего дня началось обыкновенно. Траксел любезно поздоровался со мной, как будто ничего не случилось. Когда все собрались в инструкторской, Траксел отдал своим курсантам приказ на вылет, меня при этом не назвав. Совещание закончилось, и он уже собрался уйти из комнаты, как вдруг повернулся ко мне и с улыбкой сказал:
– Да, Прендео, чуть было не забыл! Зайдите к командиру эскадрильи! Вы полетите с ним по вторую очередь.
Холодок пробежал у меня по коже. Так вот какую карту разыграл Траксел! Я знал, что подобные полеты с командиром эскадрильи имеют решающее значение. Если командир сочтет нужным, он представит дело о том или ином курсанте так, что в дальнейшем курсанта можно будет исключить из училища.
Курсанты и инструкторы покидали помещение. Они шли к нескончаемым рядам самолетов, неся шлемы и парашюты.
Постепенно в инструкторской воцарилась тишина. Лишь изредка ее нарушал далекий шум реактивных двигателей. Я остался один на один со своими мыслями. Предстоящая встреча с командиром эскадрильи не вызывала у меня каких-либо оптимистических надежд. Я попытался спокойно проанализировать все происходившее, То, что мне, по сути дела, грозил полный разрыв с авиацией и конец карьеры, казалось ужасным. Это могло стать крушением моей мечты, всего того, чего я с таким трудом добился. Я чувствовал себя слабым, беспомощным, раздавленным какой-то неведомой могучей силой. Вспоминались первые дни нашего пребывания в США, на базе Лекланд. Именно там все и началось. Я почему-то был уверен в этом. Взять хотя бы первый инцидент, возникший в бараке в день нашего приезда… Затем скандал в курсантском клубе… Нам, кубинцам, как и всей испаноговорящпм, не нравились порядки, существовавшие на базе, возмущало плохое отношение к нам американцев. Даже звание мне было присвоено с целью как-то нейтрализовать мое поведение и сделать меня их сторонником.
И вот теперь здесь, на этой базе, решалась моя судьба. Здесь нам должны были вручить документы об окончании учебы. Здесь мы должны получить «серебристые крылья» летчиков ВВС США и воинские звания. Для нас это был решающий рубеж. Я вспомнил об одном неприятном случае, который сразу же после прибытия на эту базу произошел со мной. Один из курсантов, Хансен, был человеком невысокого роста, ходил слегка наклонившись вперед. Лицо у него было маленьким, с какими-то заостренными чертами. Мы прозвали его Мышью. По характеру он был мягкий, по беспокойный. Хансен относился к тому типу людей, которые строят взаимоотношения с людьми по расчету. Хотя он был всего-навсего рядовым курсантом с ничем не примечательным происхождением, Хансен старался постоянно держаться в группе элиты.
Как-то рано утром, вскоре после нашего прибытия на базу, у входа в казарму, у деревянной лестницы, которая вела в барак, оживленно беседовали американцы и испаноговорящие курсанты. Как раз в это время и появился Хансен. Он подошел прямо ко мне. Естественно, я сразу же повернулся к нему. С иронической улыбкой на губах он спросил:
– Мистер Прендес, что значит по-испански марикон[4]?
Я улыбнулся и подумал, что кто-то из кубинцев сыграл с ним злую шутку и назвал его так. Я объяснил ему значение этого слова. Тогда он буквально приблизил ко мне свое лицо и насмешливо сказал:
– Мистер Прендес, вы марикон!
Я был поражен. В первый момент мне показалось, что это шутка, которую я сразу не понял. А он, видя мое замешательство, повторил:
– Вы марикон!
Прошел еще миг, и тут я все понял. Этих нескольких секунд было вполне достаточно, чтобы понять, почему он так поступил. Хансен сделал это при свидетелях - американцах. Он смотрел на меня вызывающе, но я понял, что он боится. Этот маленького роста, физически слабый человек был к тому же трусоват. Я понял, что это самая настоящая провокация, организованная заранее. Волна гнева захлестнула меня, мышцы мои напряглись. Я готов был убить его, но подумал, что если сейчас ударю его, то он попадет в госпиталь. Врачи, кровь, свидетели… Затем скандал и его последствия… Для меня это будет означать конец всего. У Хансена были все шансы, чтобы выиграть.
В инструкторской оставались некоторые курсанты, готовясь к полетам. В помещение вошли два курсанта» француза, Рес и Солвич.
– Мой друг Прендес, как дела? - спросил Солвич и продолжал на плохом английском: - Улыбнись, выше голову, все будет хорошо, мой друг!
Они прекрасно знали, что происходит между мной и инструктором Тракселом, и хотели поддержать меня. Это радовало меня, но настроение оставалось плохим, тем более что предшествующей ночью, возвращаясь на базу, французский курсант Персиваль на самолете Т-33 попал в зону непогоды. Двигатель отказал, и самолет врезался в землю. От самолета почти ничего не удалось найти. Это произошло недалеко от аэродрома. От курсантов такие случаи скрывали, но постепенно о них узнавали все.
Я вспомнил Уильяма - единственного негра среди американцев. Ему нужно было включить форсаж при взлете на запасном поле, но двигатель заглох. Больше нам ничего не было известно. В таких трагических случаях не устраивалось никаких церемоний, не произносилось и прощальных слов. Специальная служба собирала останки погибшего, укладывала в гроб и отправляла на родину курсанта. К сожалению, подобные трагические случаи неизбежны в повседневной жизни летчиков, полной риска…
Наручные часы показывали, что у меня еще осталось время до начала полета с командиром эскадрильи. И я снова погрузился в воспоминания. Второй случай, который я хорошо помню, произошел с курсантом Фиадом из нашей кубинской группы, с тем самым Фиадом, который слыл покорителем женских сердец Гаваны. Это было очень похоже на случай, который произошел у меня с Хансеном.
Однажды к вечеру, кажется это было в субботу, я сидел в бараке один. Вдруг вошел Фиад, чем-то сильно встревоженный. Подойдя ко мне, он, заикаясь сильнее, чем обычно, сказал:
– Знаешь, давай решим вопрос между нами, без свидетелей. Пойдем в подвал и там на кулаках все выясним.
Я совершенно не понимал, что он собирался выяснять. Вначале я даже подумал, что он шутит, и спросил:
– Что выясним? Ты что, пьяный, какая муха тебя укусила?
Но он избегал смотреть мне в глаза. Затем достал носовой платок, пахнущий духами, и нервно вытер им лицо.
Фиад относился к тем людям, которые не умеют бороться, преодолевать трудности. Он был капелланом и к авиации не имел ни малейшего призвания. Главное, что привлекало его в офицерской профессии, это, как он считал, беззаботная офицерская жизнь да преимущества, которыми он предполагал пользоваться, когда на его плечах окажется элегантная офицерская форма.
Немного недовольный, я все же согласился пойти с ним. Мы спустились по лестнице в подвал барака. Я отошел к стене, готовый начать драку. Фиад снова достал платок, и сладковатый вапах его духов быстро наполнил помещение. Фиад опять вытер лицо, не глядя на меня, прошелся немного, посматривая по сторонам и бормоча что-то непонятное, а затем, махнув рукой, поднялся по лестнице и ушел. Мне все это показалось странным. Я так и не понял, что же случилось. Позже Фиад никогда не напоминал об этом случае, как будто его и не было.
На следующий день после этого инцидента мы с Куэльяром занимались строевой подготовкой. Было воскресенье. Жара стояла невыносимая. Капли пота стекали по нашим лицам, но мы не могли обтереть их при движении строевым шагом. Мои ботинки покрывал толстый слой белой пыли, в которую превращался песок пустыни, занесенный сюда ветром и поднимавшийся вверх при каждом шаге. Строевой подготовкой мы занимались в специально отведенном уголке базы, огороженном колючей проволокой и напоминавшем лагерь военнопленных в годы второй мировой войны. Уже несколько воскресений подряд мы с Куэльером занимались здесь, причем в движении ходили навстречу друг другу и встречались в одной и той же точке. У этого крестьянина с лица не сходила загадочная улыбка, он словно не чувствовал жары… Пятьдесят минут мы шли по кругу, а десять минут отдыхали. Во время отдыха нам удавалось поговорить. Я часто поглядывал на часы - сколько нам осталось еще заниматься. Потом мы обычно заходили в помещение дежурного, расписывались в журнале.