К штабу подходили солдаты батальона полковника Санчеса Москеры. По их внешнему виду было видно, что они уже не новички в Сьерра-Маэстре. Они пристроились на поселковой площади, поросшей жиденькой травкой. Я подумал, что во главе взводов наверняка стоят молодые офицеры, с которыми мы вместе учились… Хорошо бы поговорить с ними. Времени у меня было мало, ведь завтра на рассвете мы уже должны возвратиться в Гавану.
Солдаты стояли в полевой форме, многие были перепачканы землей. На правом фланге замерли молодые офицеры, лица некоторых из них мне были знакомы. Полковник Санчес Москера передал командование одному из них, а сам на время отлучился. Я заметил, что эти офицеры вовсе не так веселы и оптимистичны, как те, которых я видел в штабе полковника Баррераса.
Санчес Москера преподавал в военном училище тактику, стрельбу и весь курс строевой подготовки. Правда, тогда я не знал степени нравственного падения этого офицера, степени его моральной деградации, что было самым страшным в этом жестоком человеке.
Я знал одного летчика, который служил с ним в Сьерра-Маэстре. Он рассказал мне о метаморфозах, которые произошли с Москерой. Этот человек, начав с лейтенанта, за два года боевых действий дослужился до полковника. Будучи командиром батальона, Москера пользовался высоким авторитетом среди подчиненных. Он голодал вместе со своими солдатами, как и повстанцы Фиделя Кастро, отпустил бороду, а в борьбе против них применял их же тактику партизанской войны. В самые трудные моменты боя Москера шел впереди батальона и был беспощаден с трусами. Он никогда не вел свой батальон по дороге или тропинке, а шел через лесную чащу, прорубая себе дорогу среди едва проходимых варослей. Во время привала он ел только солдатскую пищу, и причем последним. Кроме того, он, как правило, приказывал во время похода раздавать солдатам ром, и особенно перед боем. Его батальон по его же просьбе в основном был сформирован из наркоманов, жуликов, воров и убийц.
Однажды со своим батальоном он занял небольшой сельский район, жители которого, по его предположениям, помогали повстанческой армии. Исходя из своей концепции тотальной войны, Москера, этот убийца и садист, уничтожил все население района, затем послал в генеральный штаб такое донесение: «В одном из боев мы уничтожили более сорока врагов…»
Однако нашлись офицеры, завидовавшие его быстрому восхождению по служебной лестнице и высказавшие сомнения по поводу истинности его докладной. Тогда генерал Табернилья приказал Москере представить доказательства своей победы. Ответ Санчоса Москеры был страшным…
Он вернулся в те места, где уничтожил крестьян, и приказал солдатам выкопать трупы, отрубить у них руки и сложить в мешки, а на мешки наклеить этикетки: «Секретная боевая техника, захваченная у врага». А затем этот груз послал в генеральный штаб в Гавану.
Офицеры генштаба были потрясены, когда вскрыли мешки и оттуда вместе с отрубленными руками извлекли конверт, содержавший следующее донесение:
«Во исполнение приказа генерального штаба представить доказательства потерь, понесенных бандитами, я посчитал за честь выслать вам эти доказательства: руки, отрубленные у убитых.
Полковник Санчес Москера».
28 октября 1981 года в моем доме зазвонил телефон. Было два часа дня, и через полуоткрытые окна моей библиотеки доносились голоса ребятишек, игравших в соседнем саду.
– Слушаю!
Вместо ответа до меня донесся смех, словно на том конце провода находился человек, которого я знал с давних времен.
– Кто это говорит? Голос произнес:
– Слушай, 63-й, с тобой говорит Сурок…
И в трубке снова послышался смех, тот самый смех, который не прекращался даже в самые трудные минуты жизни в училище.
– 59-й, курсант де ла Торре, Сурок! - закричал я и захохотал, заразившись его смехом.
– Слушай, я узнал твой телефон, а теперь ты дай мне твой адрес - я забегу к тебе. Если ты не против, в четверг в четыре часа дня…
Солнце сверкающим золотом разливалось по книгам моей библиотеки. Ребятишки угомонились и не кричали, только издалека доносились редкие автомобильные сигналы, да горланила стайка птиц, сидящих на мастиковом дереве.
Я курил, погрузившись в свое старое красное кресло-качалку. Неужели через несколько минут здесь появится Сурок, которого я не видел более двадцати лет?… Воспоминания захватили меня, и события молодости вихрем пронеслись у меня в голове. С кухни донеслась трель электрического звонка. Я посмотрел на кварцевые часы: 4 часа 4 секунды. Неплохо. Но для курсанта военного училища это было непростительным опозданием. Я спустился в холл. По обеим сторонам входной двери, несмотря на протесты жены, я повесил американский летный скафандр с кислородной маской и советский с системой обогрева для полетов на больших высотах. Недалеко от них на стене красовалась картина неизвестного художника в тяжелой раме из черного полированного дерева. Две офицерские сабли из толедской стали, две итальянские рапиры. Тяжеленный герб Кубы времен республики, отлитый из бронзы, большая картина Проэнсы и семь рисунков художника Угальде из журнала «Кайман барбудо»…